Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

— Я тоже… выпью.

Стройная тень, причудливо изломавшись, качнулась к столику с кувшином. Матильда задрала голову и увидела звезду. Не такую яркую, как ройя, но тоже ничего. За столом пели что-то странное, надо думать — бакранское, кагеты поют иначе. А муженек мог бы и подойти. И вообще взял бы на руки и унес домой… То есть в спальню унес бы, хотя где ему такую тушу через весь замок переть, да еще по лестницам! Выронит, никакой казарской беседки не понадобится.

— Возьмите. — Этери протянула бокал. — Вы в самом деле хотите, чтобы я рассказала? Зачем?

— Надо! — отрезала Матильда, напрочь забывшая, о чем спрашивала. Вот плод абехо она помнила. Амулет из фруктовых косточек, это ж надо до такого додуматься!

— Я не знаю…

— Лукавишь, лисонька, — вслепую ткнула алатка, — все ты знаешь.

— Не все. — А глазки-то у скромницы блестят, и она тоже пьет. Понемногу, зато все время. — Я хотела, чтобы он меня целовал… И большего тоже хотела. И хочу. Но в Закат я не пойду ни за кем, я даже голодать откажусь, а если бежать, то не в пустыню, а во дворец. Это не та любовь, о которой поют, и не та, которой любили вы… Вы могли стать королевой Гаунау, а стали…

— Старой дурой! Хотя нет, сейчас я почти не дура, а вот смолоду… Да и тебе не шестнадцать, поумнела уже.

— Мы рано умнели… Нас было много, но отец хотел, чтобы остался один, так и вышло. Это о братьях, а я… Меня предлагали многим.

— А внуку… Альдо тебя не обещали?

— Отец не искал союза с Раканами; он велел, и я выучила алатский. Теперь я знаю еще и бакранский, а бакраны — это Талиг. По крайней мере, сейчас.

— Сейчас праздник, — напомнила Матильда. — О, гитара! Жаль, что подделка… Валме не кэналлиец и никогда не станет, мы — те, кем родились… Тьфу, родимся-то мы как попало, главное — где растем!.. Я через костры сигала, от скрипок дурела и парней целовала, такой и помру.

— У меня не было костров. — Этери накрыла ладонью красную звездочку, а струны опять звякнули. Так и есть, романсишко! — Вы увидите регента?

— Вряд ли скоро. Он воевать сбежал, а войны́ больше на севере.

Над лесом полыхало так, будто горели сразу Оллария, Эйнрехт и Паона. Небесное неистовство будоражило, вызывая еретическое желание все бросить и умчаться в обезумевший закат; чувство было странным и столь сильным, что Лионель натянул поводья, заставляя Грато перейти с кентера на шаг. Соберано Алваро любил повторять, что сдерживать мориска легче, чем себя. Он вряд ли думал, что первое может стать вторым.

— Что случилось?

Эмиль тоже осадил своего каурого. Брат часто меняет лошадей, еще чаще — женщин, и никогда — друзей.

— Ничего, — отоврался Ли, встречая встревоженный взгляд. — Красиво.

— Не сказал бы, особенно после пожара в Сэ… Слушай, раз уж выбрались, давай тряхнем стариной, и учти — я тебя обгоню.

— Учел. — Лионель завернул коня, оставляя манящее пламя за спиной. — Проигрывать ты не любишь, так что скачки не будет.

— Понятно. — Брат неторопливо расстегнул ольстру. — Мы приманиваем очередных бесноватых, их родственниц и любовниц, а ты, как всегда, врешь. «Проехаться», «глотнуть ветра»… Тебе не ветер нужен, а очередной мешок с пылью.

— Пожалуй, если это пыль веков. — Непонятное стремление все еще не отпускало. В Гаунау было иначе, так что это не землетрясение… хотя Придда прежде никогда не тряслась. — Пистолеты можешь убрать, нас никто не ждет.

— Зато меня ждут в Фельпе, а я тут с вами почти забыл, что женюсь.

— С нами?

Болтовня отвлекает, хоть и не до конца. Странное чувство, будто у порога куртизанки стоишь или смотришь на бокал… Еще не наслаждение и уже грех, как сказал бы какой-нибудь ханжа. Тот грех, который делает жизнь — жизнью, а человека — человеком.

— Ты со своим бароном не люди, а ушаты холодной воды, — укорил братец. — Любое чувство если не зальете, то разъясните, а это еще хуже… Я ведь из-за Франчески чуть не опоздал к Аконе, а теперь письма́ написать не могу.

— Это не из-за Райнштайнера, а из-за сливок… Булочки со сливками несовместимы с любовной перепиской. Особенно на ночь.

— В этом что-то есть, — признал озадаченный жених, хотя за невесту Савиньяк тоже не поручился бы. Урожденная Гампана подумает-подумает — и предпочтет фельпские интриги талигойским ласкам. У матери политика тоже в крови, но она слишком любила и угодила в свою любовь совсем юной. Незнакомая пока Франческа первую любовь похоронила, а будет ли вторая столь же безоглядной?

— Стань я бергером, я тебе сказал бы, что в этом есть весь ты, но на талиг подобная фраза звучит слишком коряво.

— Мать пишет, — рассеянно сообщил Эмиль, — что кардинал против нашего брака не возражал. Странное дело, в Фельпе я о такой чепухе не задумывался…

— Ты и здесь не задумывался, это матери в голову пришло.

Отвечать Эмиль не собирался, как и убирать пистолет. На звук брат бил отлично, уступая разве что Рокэ. Ли в стрельбе отставал от обоих, хоть и не сильно… Лет до двадцати они с братом шли голова в голову, а Рокэ на полкорпуса впереди. И они всегда веселились — до бойни на Винной и убийства отца это было нетрудно.

— А помнишь, — негромко окликнул Лионель, — какими хорошими мы были? Вроде твоего адъютанта, только читали меньше, а дрались больше.

— Рафле надо было убить самим.

— Кто-то спорит? Будь я в те поры поподлей, дуэль кузену не светила бы. Ни с Росио, ни тем более с Отто. Он, кстати, отпросился у маркграфа и едет к дяде.

— Не знал.

Эмиль о чем-то сосредоточенно размышлял, и вряд ли о племяннике фок Варзов. Вокруг шумели несгоревшие в закате деревья, и прямо над дорогой дрожала звезда. Не Фульгат и не Ретаннэ. Ретаннэ зовет вперед, в неизвестность, а они возвращаются в город. По собственным следам.

— Ли!

— Да?

— Как хочешь, а я скажу! Может, ты засады и не ждал, но она где-то была или вот-вот будет. На этот раз пулей в плече тебе не отделаться.

Пожать упомянутыми плечами, улыбнуться, хотя ночь прячет и улыбки, и слезы. Ночь прячет, а закат?

— Тебя терзают предчувствия на мой счет?

— Хватит дурить! — Эмиль старался говорить тихо, выходило хрипло. — Не Рокэ! У бедолаги не осталось брата, даже самого завалящего, не то что близнеца… Когда ты бегал по Гаунау за Хайнрихом, я о тебе не думал — просто знал, что ты есть. А сейчас я не могу думать не о тебе! Тебя вот-вот не станет, Ли… И не в бою, какие сейчас, к Леворукому, бои! Только от дряни с кинжалом уберечься трудно. Ты тоже что-то чувствуешь, иначе б эту кошачью Гризельду так шустро не расстреляли.

— Ты ошибаешься. — Предчувствия? Может быть. Ту шальную пулю братец как-то учуял. — Девица фок Дахе, кстати, ее звали Гизелла, при жизни подавала слишком дурной пример, зато теперь подает хороший. Узнав о казни, половина мстительных дур испугается, а треть, возможно, задумается. Нельзя позволить…