Анна Одина - Всадник

Теперь они увидели, как Враг похож на них. Они не могли сказать, чем именно, – его пропорции были человеческими, и, вне всякого сомнения, в груди магистра билось всего одно сердце. Он был иначе одет, у него было более живое лицо, и он – как все люди – умел улыбаться, что сейчас и делал.

Дети остановились, не доехав до Делламорте десяти лошадиных корпусов, и предводитель их Гжп сказал:

– Эгнан приказывает тебе остановиться.

– Гляди-ка, у меня получилось остановиться и без приказа Эгнана, – заметил противник легкомысленно. – А больше Эгнан ничего мне не приказывает?

– Ты не войдешь в Тирд, – сказал Гжп, – а останешься здесь.

Вперед выехали Сард и Аима с поднятыми забралами.

– О! – сказал гексенмейстер весело. – Мне памятно твое лицо, голубокожий эфест. Уж не у доброго ли Эзры в гостях мы виделись с тобою, в ныне порядком потрепанном Камарге?

Не ожидавший быть узнанным Сард отпрянул. Пользуясь замешательством Детей – их представления об искусстве и чести войны не позволяли им атаковать одного оппонента, да к тому же бездействующего, – Делламорте спешился.

– Хорошее место для сеанса психоанализа, – сказал он. – Зададимся вопросом: чем удивить тех, кто ничего не боится?

– Мы доставим тебя в Эгнан, – отчеканил Гжп и на всякий случай – хоть соперник был и один – положил руку на флакон мидра, висящий у него на груди. – Вернись в седло.

Конь магистра тем временем вел себя так, как будто происходящее его вообще не касалось: смотрел в сторону и жевал губами.

– Но разве так бывает? – продолжал размышлять вслух гексенмейстер, совершенно не обращая внимания на противников и скрестив руки на груди. – Нет. Все боятся чего-нибудь: надо просто открыть страху дверь.

Внезапно Гжп почувствовал, что у него холодеют руки и ползут по коже мурашки. Он облизал губы, обнажил меч и приблизился к магистру, с ужасом отмечая, что мышцы его ослабли.

– Вернись на лошадь, преступник! – закричал он. Голос его треснул.

– Вы изучали меня, – тут черный чародей, вопреки ожиданиям, медленным шагом двинулся навстречу передней шеренге детей эфестов, глядя попеременно то на Сарда, то на Аиму, – а я изучал вас. Вы интересный народ, особенно же любителю играть с травами и ядами любопытен мидр – этот ваш отвар ярости.

Дети разъехались кругом и взяли Делламорте в кольцо; но делали они это очень неуверенно, как будто внутренне содрогаясь внутри своих доспехов.

– Замолчи, или погибнешь прямо здесь! – вскричал Гжп, взмахнув мечом. – В последний раз повторяю приказ: залезай на лошадь и следуй за нами!

– Всего-то и надо было, – сказал Враг с вивисекторским удовольствием, – реконструировать ваш мидр наоборот: чтобы вместо отваги он вызывал ужас, вместо сил – слабость. А уж отравить им плащ и снегопад было делом техники [73].

Понявший, что происходит, Гжп взмахнул мечом, но на три реплики врага позднее, чем следовало бы. Делламорте был быстрее: уйдя от лезвия, он достал что-то из-за пазухи и швырнул в лицо эфесту. Рефлексы Гжпа были по-прежнему сильны, и трехпалая рука поймала в воздухе нечто темное, узкое, живое и извивающееся. Это была всего лишь змея, какой-то черный аспид. И эфесты, и холодные Дети, выросшие во льду и снегах, знали, конечно, что летом, в траве, в других краях водятся змеи. Они часто видели змей. Змеи появлялись и в Эгнане.

Но именно эта змея в снегу – не такая уж большая, не такая уж страшная – повергла Гжпа в необъяснимый ужас, как будто от разума его льдистым топором откололи всю способность контроля и рационального действия, словно в голове его, как в недавно погибшей Ламарре, сошла исступленная лавина страха и погребла под собой все остальные мысли. Гжп закричал как умалишенный; строй Детей дрогнул, а Делламорте, проговорив одними губами слово «Фобия!», присел и, положив наземь кусок льда, убившего Ламарру, опустил длинные белые пальцы на промерзшую землю и то ли встряхнул её, то ли взял какой-то губительный аккорд. Тогда ледовое озеро содрогнулось в ужасе, признав в пришедшем хозяина снегов и лавин, встрепенулось, как живое существо, и пошло гигантскими черными трещинами. В трещинах этих тоже появились змеи: аспид цвета смерти, выпущенный Делламорте, оказался не один, и вскоре вся снежная плоскость перед Детьми ожила, прошитая ими, как продольная основа ткани поперечными нитями. Черные гады струились меж коней, свивались в омерзительные клубки, и кавалерия разочарованного народа не выдержала этого ужаса. Когда рептилии оплели передние ноги лошадей, когда, продолжая страшно кричать, пал Гжп, пытавшийся стряхнуть змею и все-таки пораженный ею, строй дрогнул и сломался. Дети в панике повернули назад, теряя людей, не думая, а только крича, как их лидер перед гибелью, вознося мольбы к Мирне и Эгнану.

Особенно большая трещина во льду – широкая, как каньон, и расползающаяся слоями, как ступенями, – открылась под ногами Делламорте. Но эта была прозрачно-синей, а не черной, и пустой: змей в ней не было.

Сард, раньше прочих сумевший справиться со страхом – еще и потому, что быстрее всех выехал из-под губительного снегопада, обернулся и посмотрел на противника. Делламорте поймал этот взгляд: были в нем в равной мере ненависть и восхищение, страх и любопытство. Тогда магистр помахал ему рукой и, взяв жеребца под уздцы, спустился в толщу льда.

Прошло не так много времени, и магистр вышел в Эгнане. За спиной его лежала опустевшая Дагари, а в памяти в подробностях запечатлелись драгоценные барельефы колодца, куда он некогда спустился при помощи сознания Дмитрия Дикого… или, скорее всего, иным, неведомым нам образом и где дал зарок вернуться победителем, а не самозванцем. Теперь этот колодец вместе с портретом Talwädd был сокрыт в толще горы и для всех потерян.

Раки сидел на Троне и, напряженно подавшись вперед, вглядывался в свою страну. Тиары на его голове не было: он пытался проникнуть Иссушающим оком за горизонт. Взгляд его действительно простирался далеко и накрывал, как бескрайнее покрывало, отроги убийственных скал, изумрудный лес, прозрачную холодную реку, заболоченные луга, пустоши и дальние деревни. В Эгнане тоже была весна, но все эти картины, в обычное время столь привычные и радующие его сердца, были теперь отравлены, ибо всюду ему чудился тонкий темный силуэт магистра искусств Делламорте. Раки гнал от себя видение и ждал Детей с победой, хотя и сам знал, что ждет уже слишком долго. Вздохнув, царь опустил тиару.

По правую руку от Раки стоял Эктор.

– Великий царь, – обратился он к повелителю, – кажется, у нас уже нет оснований для беспокойства. Взгляни… Скалы безмятежны, в пещерах все тихо, и покой ходов не нарушен лишним эхом или громким звуком. Шелест закатного леса ничто не тревожит, ничто не заставляет птиц покидать насиженные гнезда и, переполошившись, слетаться в озабоченные стаи… То же и с Мирной, тысячелетней прозрачной рекой – воды ее безмутны и быстры, блестящие рыбы исполнены достоинства, а…