Анна Одина - Всадник

– Здравствуй, имеющий десять лиц, хозяин загадочного поиска, отправляющийся за бесконечное море, наносящий тьму, восстающий из мертвых, ты, которого назвали Железным Сердцем, Дан Эх Кодор, перед которым бежали народы и раскрывались небеса, друг исходного Жука, – вежливо отозвался лысый человек.

– Вот так так, – слегка опешил Делламорте (в первый раз в жизни слышал он все эти прозвища). – Будь у нас чуть больше времени поболтать, поинтересовался бы, кто придумал «железное сердце». Не желаешь ли спуститься? Или ты что-то сторожишь?

– Я ожидаю свою гибель, – спокойно и радостно сообщил остолбеневший.

Всадник двинулся было дальше, но передумал.

– Что ж, и это достойное занятие, – признал он. – Но боюсь, ты можешь утомиться, ожидая в такой позе. Кто ты и как тебя зовут? Почему ожидаешь гибели и кто принесет ее?

– Я из верований, и зовут меня Лидерхард, – сообщил столпник. – Я Возникающий с последней волной. Время мое на исходе, меня захватили хозяева выжженной земли, капитаны гадов, змеиные наездники. Вскоре меня не станет, как и других. Так обновляются крови времени, – жизнерадостно заключил он.

– С волной? – переспросил Делламорте. – Понятно. Что ж, если это все, двинусь-ка дальше.

– Ветер несет тревогу, – устремил взгляд вперед Лидерхард и продолжил ровно: – Будь осторожен, победитель Онэргапа. И я был силен. Целые страны верили в меня, под моим знаменем флотилии рассекали волны, моим именем заклинали ветра. Опасайся царей Змеиной равнины. Все мы стекаемся к ним, из них расплетается дело мира, которое ты знаешь.

Дав Лидерхарду договорить исполненную намеков реплику, колонна, будто потеряв терпение, выплюнула столб пламени, разбросав вокруг вместо искр обрывки крики, а вместо света – языки тьмы. Черное пламя, в котором просияли звезды какого-то негостеприимного холодного измерения, охватило столпника, и путешественнику по равнине показалось, что к устам Лидерхарда прильнул силуэт, сотканный из космической мглы. В следующую секунду на месте всей картины осталась лишь горсть пепла. Делламорте поежился.

– Победитель Онэргапа? – повторил он. – Он издевается?.. И если под его именем флотилии рассекали волны, почему я никогда не слышал о нем?

Оглядев окрестности, магистр увидел на горизонте переломанное бурей воспоминание о роще и направился туда.

– Они все стекаются. Никаких шансов, – констатировал он и, свистом подозвав жеребца, который уныло плелся сзади, снова поднялся в седло. – Ну что, конь, – обратился он к своему безмолвному компаньону, – уточним насчет шансов?

Путь до рощи оказался короче, чем казался. Въехав в лес и миновав пару завалов и сидящих на земле пузатых желтых птиц с подозрительно скошенными глазами, гексенмейстер обнаружил в стороне от остатков тропы нового человека: он висел вверх ногами на сухом дереве. Человек был привязан к толстой ветке за лодыжку, но, пренебрегая неудобством, что-то деловито вырезал из деревянного бруска. Делламорте слегка наклонил голову вбок, разглядывая висящего.

– Тот был столпник, а этот явно Повешенный [131], – проворчал он недовольно и, вернувшись к «правильным голосу для общения», продолжил с улыбкой: – Здравствуй и ты, человек-груша! Скажи, как проехать к змеиным наездникам?

– Надеялся и я проехать к наездникам, – отвечал висящий тоном, рассчитанным на длинный безрадостный рассказ. – Долгими холодными ночами неутомимо продвигался я к их мрачной цитадели, затерянной во глубине вражеских равнин, и пал подо мною конь; я же, изусилившись, не предался унынию, как и надлежит всаднику, а продолжал путь, избегая открытых равнин и прячась в сени влажных дерев. То было давно.

Закончив свой лишенный кульминации рассказ, повешенный принялся грустно раскачиваться. Конь возмущенно заржал и даже встал на дыбы, но Делламорте успокоил его, заставив принять положение, присталое благовоспитанной лошади.

– Всадником? – уточнил он немного озадаченно. – Как же это ты был всадником, мне ведь известны они все. – Магистр помедлил. – Что ты мастеришь?

– Вырезаю маленьких деревянных людей. Потом заставлю их верить в меня и тем придам себе сил, – отвечал повешенный с философским осознанием того, что работа может не увенчаться успехом. Он сделал округлый жест: – Вот они. Ведь я Эхтани-Май, первый всадник, которого не было.

Тут магистр разглядел на сучьях целый выводок топорно сработанных фигурок, смотревших на висящего во все раскрашенные глаза.

– Ах вот как, – сказал он, спешиваясь. – Но что за Всадник без лошади? Возьми мою, и станешь настоящим Всадником. Никогда прежде не доводилось мне видеть всадников без лошади, висящих на дереве и вырезающих деревянные фигурки. – Многословие Делламорте отражало раздражение, вызванное аллегорически-бессмысленной сценографией, через которую он продирался.

– Они не оживают, – признал Эхтани-Май печально. – Но кто ты, добрый путник?

– Только преданно смотрят? – уточнил магистр. Он вздохнул, поднял голову и посмотрел вперед. Недалеко за местом встречи с Повешенным небо отчетливо заканчивалось. Тогда, потрепав жеребца по шее, гексенмейстер закинул поводья ему на спину, спешился и сказал:

– Я землемер, не столь добрый путник, сколь случайный пешеход. А тебе не пора ли «слиться со змеиными наездниками»? Отвязать тебя?

– Пешеход, смотри, – висящий указал на землю. – Солнце взошло, но ты не отбрасываешь тени. Почему?

Делламорте медленно опустил голову. Тени не было.

– Потому что мою тень не так хорошо воспитали, как меня, – размеренно объяснил он, – ей надоели вздорные беседы, и она ушла. – Он вновь посмотрел на висящего: – Если тебе больше нечего сказать, если тебе не нужна помощь и если ты не собираешься ни с кем сливаться, мне пора. День, знаешь ли, пламенеет [132].

– Я не хочу сливаться, – отозвался Эхтани-Май, подумав. – Но Змеиная равнина уже начала пожирать тебя, ибо ты не принадлежишь этому месту. Я поставлен здесь напоминанием, что всему наступает предел, последней линией, отгораживающей тебя от края известного. Они съедят вначале твою тень, а затем чувства, как съели твоих предшественников.

– Предшественников? – удивился Делламорте. Ему вдруг послышалось что-то выходящее за край космогонии даже этого странного мира, как будто на периферии сознания махнуло краем платка гигантское сомнение. – Что ж, до меня тут уже ходили караваны?

Вместо ответа повешенный согнулся, несколькими энергичными движениями обрезал путы на ногах, а потом упал, но не остался лежать на земле, а обернулся тенью. Вначале она не соответствовала позе Делламорте, но потом Эхтани-Май, что-то проскрежетав, расправил затекшие конечности и прикрепился к магистру.