Вук Задунайский - Балканский венец

Царство трещало по швам. И тогда решено было поделить его между сильными. Каждому из царских друзей и приближенных досталась какая-либо область, и с тех пор стали они называться не просто «друзьями царя», а диадохами. И каждый диадох получил свой кусок земли и власти. Птолемею достался Египет – одна из самых дальних сатрапий. Пердикка отправлял подальше тех, кого более других опасался у трона. Леоннат получил Геллеспонтскую, а Антигон – Великую Фригию, Неарх получил Памфилию и Ликию, Евмен – Пафлагонию и Каппадокию, Антипатр и Кратер – Грецию и Македонию, Лисимах – Понт и Фракию, Пифон – Мидию. Впрочем, списков раздела Александрова царства ходило много, все они отличались друг от друга, и никто не ведал, какой из них истинный, и даже много лет спустя на них ссылались потомки диадохов, пытаясь обосновать свои права на то, на что никаких прав они не имели. Как только диадохи выехали в свои новые владения, начались их нескончаемые войны, длившиеся потом почти полвека. У Азии не может быть двух царей – это тоже были слова шахиншаха.

Женщины стали рабынями нечистого духа подобно тому, как мужи стали его рабами. Роксана начала свой путь к царской диадеме с крови: при помощи подложного письма заманила она к себе Статиру и Парисатиду, собственноручно прирезала их, как овец, и бросила трупы в колодец. Пердикка же заручился поддержкой войска и сатрапов и дал понять диадохам, что им не место отныне в сердце Александрова царства. Воспользовавшись смутой в верхах, отложились с таким трудом завоеванные индийские сатрапии, Согдиана и Бактрия, а потом и подстрекаемые Антипатром греческие города Троады.

Началась братоубийственная война. В борьбе за наследство Александра погибла вся его семья и все его преемники. Ариман не любит раздваиваться. Он всегда будет искать случай снова стать единым. А это означало, что каждый из осененных нечистым духом всегда будет желать смерти остальным – вот почему Птолемей с тех пор ни разу не встречался ни с одним из тех, кто видел смерть царя воочию, а также из тех, кто убил их либо присутствовал при их смерти, ибо все они становились больными, не понимая того. Со временем находить и угадывать их становилось все сложнее…

Пошедший было войной на Птолемея Пердикка после неудачной переправы через Нил близ Мемфиса, когда погибло две тысячи его воинов, убит был своими приближенными, среди которых первым был Селевк, начальник его щитоносцев. Внимал Птолемей донесениям из лагеря Пердикки, ибо убивший того был теперь и его врагом. Властителем Вавилонии после Пердикки провозглашен был Селевк, посему в том, что именно он стал вместилищем духа нечистого, сомневаться не приходилось.

Антигон казнил Евмена и Пифона. Внезапно и странно погиб Леоннат – Птолемей уже затруднялся сказать, от чьей руки. Скорее всего от руки Антипатра, ибо тот находился подле него в смертный час. Но совсем скоро в далекой Македонии умер и сам Антипатр – как поговаривали, от руки своего сына Кассандра. И уже на родине сына бога разгорелась кровавая междоусобица. Дух царя Азии гнал вперед своих рабов. Кассандр захватил крепость Пидну, где прятались мать Александра Олимпиада, Роксана и ее сын, наследник великого царя. Убиты были все, а Кассандр после этого стал царем Македонии.

Птолемею ведомо было, что случится далее. По приказу Кассандра удавили еще одного сына Александра, Геракла. Кассандр же вместе с Лисимахом в битве при Ипсе убил Антигона. Впрочем, Лисимах прожил после этого недолго и был убит своим союзником Селевком… Круг замыкался. Однажды Птолемей обнаружил, что он единственный остался в живых из тех, кто стоял в тот роковой день подле ложа умирающего Александра. Но это знание не принесло ему радости, ибо нечистый дух злобствовал теперь под иными личинами.

Кассандр, правитель Македонии, слал ему богатые дары и в каждом послании просил о встрече – во всколыхнувших земли Европы и Азии схватках они стали союзниками, но Птолемей ни на миг не забывал о духе нечистом, потому и сторонился Кассандра, всякий раз отказывая ему в том, о чем тот так просил. Селевк же, правитель Вавилонии, что ни год, то собирался войной на Египет, и не его вина была в том, что он не дошел до границ египетских. И ведомо было Птолемею, что нужна Селевку не только богатая страна сия, но более всего – голова царя ее, Птолемея.

Сын Лага теперь уже и не знал доподлинно, кого еще ему надлежит сторониться, ибо сколько их было, этих новых правителей, обуреваемых духом нечистым? Этих детей, убивших отцов ядом или кинжалом? Этих военачальников, направивших диадохам в спины отравленные стрелы? Все правители Европы и Азии отныне стали для Птолемея на одно лицо, ибо все до единого попали они под власть Аримана. Но не только они. Прибывшего в Александрию пред очи царя Египта посланника Селевка Птолемею захотелось убить немедленно, едва он узрел сего посланника. Так сильно было это чувство и так беспричинно, что задумался царь. И постиг он, что пред ним человек, тоже обуреваемый духом Аримана, и часть этого духа, заключенная в Птолемее, понуждает его к убийству.

С тех пор сторонился царь не токмо других властителей мира и посланников их, но и вообще людей. Оттого и прослыл царь Египта отшельником. Вспоминал он слова Александра, сказанные им в ту ночь на склонах Бермия, и мнилось ему, что уже тогда обуреваем был тот духом, ибо зачем еще было ему преследовать Дария? Уже тогда обитала частичка духа невидимо в сыне бога подобно тому, как в свежем яблоке сокрыт уже зародыш будущей его гнили, незаметный до поры. Вспомнил царь Египта, как склонился Александр над телом умирающего Филиппа, отца своего…

Александр…

Тело его не успело еще остыть, как все, забыв о том, кто создал невиданное прежде царство, вступили в нескончаемую распрю. Когда Птолемей пришел в себя, он вспомнил, что тело до сих пор не погребено. В ужасе от проделок треклятого Аримана поспешил он в дальние покои дворца, где лежало тело – на простой лежанке, где спали по обыкновению прислужники, без пышного убранства, полагающегося Царю царей, не умащенное маслами, будто было оно вместилищем духа простого смертного, а не сына бога.

Со смерти его прошло уже семь дней. В Вавилоне в это время года стоит такая удушающая жара, что царь Египта ожидал узреть на месте своего божества смердящие останки с шевелящимися на них червями. Но отдернув полог, он узрел Александра, как будто тот был жив, но только прилег отдохнуть после трапезы. Тело его не тронул тлен, оно было свежим и юным, как когда-то. Исчезли опухлость, чернота и так портившие его бурдюки под глазами. Он стал опять молодым и прекрасным, золотые кудри его рассыпались по лежанке. В лице его и во всей позе ощущался такой покой и такое умиротворение, что слезы невольно навернулись на глаза Птолемея.