Вук Задунайский - Балканский венец

– Но что нам с того, что твой сын сейчас там, с этой нежитью? Он больше не твой сын – он такой же, как они все. Разве не по его приказу сожгли деревню и усыпали ее трупами?

– Мой сын не мог отдать такого приказа. Когда я увидала его, мне открылось: он не такой, как они. В них только смерть. А в нем есть жизнь. Она еле теплится, но она есть. Это как нарыв – набухает, чтобы потом прорваться, и срок прорыва близок. А кровь – не вода. Он не причинит своей крови зла. Только не пытайтесь преследовать или убить его.

Задумался Драган:

– Хорошо, Смиляна. Ступай с миром. Мы не тронем твоего сына, если он не поднимет руку на тех, в ком течет его кровь. А теперь не мешай нам.

Но недалеко ушли они из тайной лощины. Навстречу им из кустов выбежал паренек. Звали его Зоран, и был он из Радачевичей. Вид его был ужасен, глаза выпучены, волосы всклокочены, а в руках сжимал он перемазанного в крови младенца – но тот был, слава Богу, живой. Ничего не мог поведать он толком – так сильно запыхался, и ужас стоял в глазах его. Дабы привести в чувство, пришлось окатить его студеной водой из ближайшего ручья. Только тогда стало понятно, что бормочет он. И пока все слушали его, собравшись в круг, стало так тихо, что казалось, слышно было жужжание мух.

И поведал им Зоран, как случилась беда. Был он на площади перед храмом незадолго до службы, когда все и началось. А началось с того, что поганые эти, особенно пузатый мерзкий турок, начали лезть к Беляне прямо на пороге храма. Их пытались урезонить, но они ж ничего не соображают! Звери, хуже зверей. Началась драка, блеснули ятаганы, полилась кровь. Беляну затащили в храм – еще долго оттуда раздавались ее истошные крики. А святого отца, который пытался защитить ее и пристыдить этих нелюдей, вздернули прямо на колокольне, которую потом и подожгли. Многих деревенских убили прямо на площади, а над женщинами еще и надругались. Потом пошли поганые по домам, убивая, грабя и поджигая. Сам Зоран спасся тем, что еще в самом начале спрятался в кустах у церковной ограды и сидел там тише мыши.

Замолчал он, хватая ртом воздух. Ему дали воды.

– Но это не все. Дальше было то, чему я не поверил бы, кабы сам не видал. На площадь пришел этот, их главный мертвяк, в красном который. Походил там. Вот, думаю, гнида, еще и ходит, рассматривает. Потом он зашел в храм, они там со своими смеялись у входа и о чем-то говорили, я по-ихнему не понимаю. И совсем недолго он там пробыл. А тут выходит – а спиной к нему как раз двое этих стояли. Так он их хоп! – и прирезал, да так тихонько, что никто ничего не заметил. Только я видел, в двух шагах от них сидел. Остальные-то ихние на том конце площади были и по домам шарили. И он пошел… А за ним прямо кровавый след тянулся. Страху я натерпелся – а ну как меня учует поколич этот! Но не учуял, слава Богу, прошел мимо. Еще одного убил с той стороны ограды. Другого – у дома Петровича. А этот стоял с факелом – он там все поджигал – и с бутылью шливовицы в другой руке. Так он ему так ловко горло перерезал, что тот даже ничего выронить не успел. А потом этот главный запер двери дома – а ихние там внутри были, пытались Петровича с братьями из погреба выкурить, – а потом швырнул в окно бутыль и кинул факел. Когда дым пошел, ихние, конечно, из окна полезли, а он их тут всех и понакалывал… Я сидел и… не знаю… Как он их… Резал, как свиней. А они такого не ждали, потому шли к нему, как бараны. Он прибил на улице еще сколько-то своих, а потом на него выскочили сразу пятеро ихних, да все сабли подоставали – видно, догадались, что к чему. Я тут подумал, что конец ему пришел. Куды там! Он стал рубиться так, что порубил их всех. И силища в нем такая… Рубил – и с клинков кровищу-то слизывал. А тут еще один сразу подбежал вплотную к нему да разрядил в упор ручницу. А этому – хоть бы что. Вот вам крест! Ему ничего не было, озлился только еще больше. Пули не берут его. И он этого, который стрелял, как схватил голыми руками и р-р-раз! – прямо порвал на части, кровь так и ливанула. Сила у него нечеловеческая, человек так не сможет. А как порвал, напился крови, и глаза его загорелись при этом красным огнем. А еще когда рвал он этих, так прямо взрыкивал, как волк. Ну как есть враг рода человеческого, только рогов с копытами не хватает! Потом пошел он к ихним шатрам, а до меня тут дошло, что на площади никого нет и надо сматываться. Я и побежал сюда. По дороге вот прихватил ребенка Бранкиного – саму-то ее поганые… А когда пробирался мимо ихнего лагеря, увидал, что шатры уже дымятся, а оттуда слышны крики и звон сабель. Но я уж прям сюда побежал…

Удивительным был рассказ отрока. Даже старейшины не знали, что нынче делать им. Идти в разоренную деревню нельзя было, но и не идти нельзя было тоже.

– Ну не порвет же он там всех… – начал было один из селян.

– А почему бы и не всех?

– Очень даже может быть, что всех, – вмешался Зоран. Прежде ему и слова не дали бы, а нынче он мог говорить. – Очень вид у него был… нечеловеческий.

– Может, и так, – ответил старейшина. – Поколичи и не такое могут. Дед моего деда сказывал, что они еще при князе Вратко ходили к дуклянам [231]и там в горах нарвались на поколича или, как его там называли, штригоя. Местная ведьма сотворила его для каких-то своих богопротивных нужд. Так пока не порешили его, подрал он с сотню воинов – а были то добрые юнаки с длинными мечами и в броне. Нечисть очень сильна, ибо мощь ее – не от Господа. Но на всякую нежить есть управа.

– А может, ему там, эта… подсобить надобно?

– И много ты подсобишь? Только мешаться будешь под ногами. Они – воины, мы – крестьяне. А он еще и порешит тебя вместе со всеми… Это оборотень, и сила его – нечеловеческая. Дай Бог или кто там еще, чтоб хватило ее на всех этих душегубов.

Прервали их голоса, идущие из леса. То были свои. К лощине пришли те селяне, что сидели в засаде возле Радачевичей, – старейшины послали их туда на случай, ежли турки решат пойти в другую деревню, им же надлежало предупредить остальных. И поведали пришедшие, что странные дела творятся в разоренной деревне. Видно им ничего не было, но вот крики, леденящие душу, они слышали, и то были не крики селян: эти давно либо были убиты, либо разбежались. Кричали поганые. А чего кричали – черт их разберет. Загорелись их шатры, дым повалил клубами. А потом с два десятка поганых выбежали оттуда и с криками «шайтан! шайтан!» понеслись в лес не разбирая дороги. Только селяне уже приготовили им добрую встречу. Все поганые там и остались – кого ножом поддели, а кого и на колья подняли. Но до чего ж перекошены были морды их от ужаса! А потом еще один пытался выехать на коне по дороге – но парни, что засели на холме, достали его из самострела. Что творится там, в этой деревне?

И тут окрестность всю сотрясли едва ли не громы небесные. Попадали селяне на землю, шепча молитвы Господу. Только один не упал. Слободаном звали его, и был он как-то в ополчении у деспота Георгия Бранковича. Почитался Слободан в округе человеком бывалым и сведущим в деле ратном.