Вук Задунайский - Балканский венец

– Чё попадали-то, вояки? Это не гнев Господень. Порох так рвется. Вас бы под Смедерево [232]– вы б там и не такого насмотрелись. Я-то сам оттуда еле ноги унес, но грохот рвущегося пороха ни с чем не спутаю.

– Так что творится-то?

– Да что-что! Ихний пороховой склад рвется, вот что.

А творилось в деревне Радачевичи, вернее – в том, что осталось от нее, и впрямь небывалое. Скорбь по погибшим смешалась с изумлением, ибо такого никто и представить себе не мог. Чтоб один из нелюдей вдруг оказался вроде как своим и отплатил остальным за все, что натворили они на этой земле… И решено было в деревню на ночь глядя, пока там поколич рыщет, не ходить. Всем разойтись по домам и подсчитывать, кто жив, а кто помер нынче: радоваться первым и скорбеть по вторым. Рано же утром, с первыми петухами, всем идти в деревню – надо все-таки узнать, чем там дело кончилось, надо тушить пожары да хоронить убитых. Так и сделали. Только утром не нашли в деревне ни единой живой души. Даже мертвяки эти живьем не шлялись. Всех их порешил штригой и ушел, как говорили, в Чертов город.

Догорали пожары в деревне Радачевичи. Но видели это не только селяне, а и еще один человек, которого они не заметили. На взмыленном жеребце влетел он в разоренную деревню на закате, когда живых там уже не было. То был долгожданный мубашир, посланник от Аги. Принес он семнадцатой орте добрую весть о том, что началась под стенами Београда большая битва, движется по всем дорогам воинство Великой империи османов, и сам султан, да продлятся бесконечно дни его, командует им под стенами города. И ждет он там своих возлюбленных овечек, очень надобны ему их острые сабли и ятаганы, меткий глаз и твердая рука. Давно ждали гонца этого, да только прибыл он нежданным. И то, что увидал он, его не сказать чтоб обрадовало.

Освещало закатное солнце багряными лучами сквозь дымы догоравших пожарищ площадь деревенскую, а там лежали вповалку трупы неверных и лучших воинов султана, и залито все было бурой их кровью. Орала в деревне недоеная скотина, и ходили повсюду свиньи, нечистые животные, и грызли они, довольно хрюкая при том, лучших воинов султана, как будто были те капустными кочерыжками. И было это зрелище и запахи, ему сопутствующие, настолько омерзительны для мубашира, что облегчил он желудок свой, не сходя с коня. Хуже всего же было то, что убиты воины были их же собственным оружием, а то и вовсе порваны на части. Лагерь был разорен, а порох – взорван. И не похоже это было на дело рук рацей здешних или хайдуков, но что привело к столь плачевным последствиям, доподлинно гонец знать не мог. Однако же мысль о том, что семнадцатая орта взбунтовалась, пришла ему в голову и прочно засела там. Не в силах более смотреть на жуткую картину разорения и опасась за жизнь свою, поспешил посланец прочь из деревни. Скоро, очень скоро дойдет весть сия до Аги и до самого султана, опечалит она их, да только разве ж такое сокроешь?

Едва рассвело, пришли мужчины в деревню Радачевичи, которую турки прозвали также Медже. Страшная картина открылась им, но нельзя было сидеть сложа руки. Посему тела искали они повсюду и складывали в храме, а когда он уже не вмещал их – на расчищенное подле него место. Потом складывали тела на телеги и везли на погост, где копались уже большие ямы. Не было ни стенаний, ни слез: мужчины были суровы, а женщин в разоренную деревню не пустили. Поганых же никто не хоронил – свалили их в кучу на площади, пусть звери едят. По мощам и елей.

Много еще было дел – надо было пройти по домам, свести оттуда скотину и забрать все ценное, ибо жить в деревне этой было уже нельзя, считалась она проклятой. И недоумевали все – как же так вышло? Где тот, кто сделал это, неужто это и правда свой? Вопросов было много, но ответов на них никто не давал. Чуть позже отыскался и виновник случившегося. Сидел он на склоне горы, как будто ничего не случилось. Нарубив молодых осин, вытачивал он из них топором колья, и выглядело это так, будто иной селянин собрался сделать новую ограду вокруг дома своего.

Навстречу тому, кого и не знали, как величать – то ли поколичем, духом адским, то ли заступником, – вышли старейшина Драган из семьи Тримановичей, приходившийся оборотню, как ни крути, дедом, сын его Живко и еще один парень из деревни. Остальным Драган строго-настрого наказал носа из лесу не казать: с поколичем этим ни десять, ни двадцать человек не помогут, ежели осерчает да начнет кидаться, так что зазря глаза-то мозолить? Подошли к оборотню ближе посланцы не скрываясь, без оружия. И тут видно стало, что они и впрямь из одной семьи, все как на подбор высокие и поджарые, с широкими плечами, даром что одному перевалило уже за восьмой десяток, а другому не было и двадцати лет от роду. Кровь и правда не вода. А оборотень будто и не замечает их, знай себе топором колья вытачивает.

– Ну здрав будь, Велибор! – обратился старик к пришельцу, и встрепенулся тот. – Хорошо, что помнишь ты имя свое.

– Вчера вспомнил.

Он вспомнил свое имя вместе с прочим, но никто к нему не обращался так уже много лет, посему звучание его имени было для него внове. Пришло ему такоже в голову, что его настоящее и данное бекташами имена суть одно и то же [233]. Но более не сказал он ничего – слова отчего-то давались ему с трудом. Пришедшие не знали, что делать, неуверенность сковывала их.

– Как поступить надумал? – начал опять Драган.

Но на сей вопрос не последовало ответа. Молчал страшный пришелец, бывший некогда мальчишкой из их села, так же, как они, когда-то собиравший сливу в корзины по осени и уминавший жито в сочельник. Молчали селяне. И тут вдруг ответил он им, и голос его звучал, как из могилы:

– Уходите. Уходите отсюда. Совсем уходите. Чтоб завтра ни в одном из сел окрест не было ни души.

Недоуменно взирали на него пришедшие.

– Скоро, очень скоро вышлют турки сюда много воинов. Не дадут они вам жить, а деревни все ваши станут как Медже. Берите только то, что сможете унести, и уходите.

Опустил старейшина голову в знак того, что понял сказанное.

– Куда пойдете? – вдруг спросил пришелец.

– На север, а потом на запад. В Срем пойдем, к венграм.

Усмехнулся пришелец:

– Османов решили поменять на маджар? Думаете, лучше они?

– Наши туда уже ходили. Говорят, вроде венгры всех принимают, им нужны воины, много воинов.

– Если и воевать, то только под знаменами Джирджиса, таков мой вам совет. Османы забирают душу вместе с жизнью, а маджары – только душу.

Снова старейшина склонил голову в знак того, что слышал и это.

– Ты-то сам что будешь делать, Велибор?

– Здесь останусь, на горе этой. Турок подожду. Есть у меня до них дело.

– Как же ты? Против своих…

– Свои они мне или не свои – это пусть там решают, – указал пришелец пальцем вверх. – Или там, – указал он вниз. – Я только должен устроить им встречу.