Александр Тапилин - Я люблю тебя, Солдат

Здесь внезапно ретивый красноармеец бросился к помощнику общинного старосты и, кипя ненавистью, с выпученными от злости глазами попытался схватить его «за грудки», но тот, видимо, предвидя такой вариант, вовремя отскочил в сторону и укрылся за широкими спинами своих земляков.

Ретивый красноармеец, не успев схватить своего противника, опять замахал кулаками и заорал во всю глотку:

«Ах ты, контра, да как ты смеешь!? Мерзавец! В предатели меня хочешь записать! Не выйдет!»

«У тебя, может, и не выйдет, а у ваших чекистов всё, как я пояснил, дюже может выйти. Они ведь в любом случае расследование начнут проводить по вашей этой самой отлучке. А свидетелей у вас нет, потому что все остальные красные товарищи пали смертью героев. Так что доказать свою невиновность вы навряд ли сможете» – всё это на одном дыхании произнёс заместитель старосты, теперь находившийся под надёжной охраной многочисленной толпы.

«А вы, разве вы не захотите подтвердить нашу невиновность? Разве вы спасли нас только затем, чтобы потом нас же и подставить, так получается, председатель?» – возмущённо произнёс ретивый боец Красной Армии, обращаясь теперь к общинному старосте.

Общинный староста, услышав обращённый к нему вопрос, почесал гусиным пером за ухом и довольно медленно проговорил:

«Не наше дело вмешиваться в ту глупую склоку, которую затеяли в нашей многострадальной стране разные экспериментаторы. Но всё же я хочу вас предупредить, что если отседова вы всё-таки решите уйти и вас ваши же товарищи заподозрят в измене, то, убедительно просим вас общину не подставлять. Просим вас не сообчать о нас ничего и в ваши дела не впутывать. Но если всё-таки предадите нас и впутаете, то поверьте моему слову, что вы себя не спасёте. Нам, староверам ваши красные комиссары всё равно не поверят. А вот своим предательством вы нас подставите».

Здесь ретивый красноармеец снова подскочил, как ужаленный и, уставясь в глаза общинному старосте, заорал:

«Это как же понять, гражданин начальник? Вы нас за предателей считаете? Да, мы вас гадов ненавидим, потому что отсиживаетесь вы в тёпленьком местечке. Но предавать людей, которые нас всё-таки спасли, мы никогда не будем, потому что мы не последние мерзавцы. Чёрт с вами, живите и прячьте свои головы, как страусы, в глубокою землю. Отсиживайтесь, как хотите. Мы не скажем нашим красным командирам о вашем «тайном» месторасположении, будьте спокойны».

Староста опять довольно медленно и, специально выделяя отдельные слова и фразы, чтобы никаких сомнений ни у кого из присутствующих не оставалось, чётко и ясно высказал своё огромное сомнение в заверении ретивого красноармейца:

«Дело, товарищи, не в прямом вашем предательстве. Я не думаю, что такое случится. Наши люди в этом всё-таки уверены. Дело здесь в другом обороте. Комиссары вас в любом случае допрашивать начнут, каким таким непостижимым образом вам удалось целенькими сохраниться? И вам, при любом раскладе, придётся признать, где вы стоко времени скрывались. Так что, получается, хотите вы или не хотите, но ваши красные командиры и ваши дюже жёсткие чекисты (об этом руководители тоже знали) обязательно выйдут на нашу общину. И здесь вы абсолютно правы в том, что нас, как людей, соблюдающих нейтральность, привлекут по «полной». А если понятней гутарить, то мужчин, скорее всего, расстреляют, потому что на войну их никоим манером не выгонют, а остальных отправят на долгий срок в «места не столь отдалённые».

Воцарилось напряжённое довольно долгое молчание. Общинники внимательно и оценивающе смотрели на красноармейцев и с нескрываемым нетерпением ожидали их решения. И оно, это решение, тут же стало проявляться. Правда, в данном случае вовсе не ретивый красноармеец, который продолжал упорно молчать, а один из его товарищей вдруг резко встал, положил на стол свою фуражку и, несколько волнуясь и смущаясь (видимо не привык выступать перед такой «большой» аудиторией) произнёс:

«Эх, да что тут, дорогие товарищи, говорить? Я полностью согласен с руководителями общины, что нам в любом случае не выкрутиться. И к белым попадём – пропадём, и к зелёным попадём – пропадём и, даже, если к своим красным попадём – тоже, скорее всего, пропадём».

Здесь ретивый красноармеец довольно грубо, теперь уже сверля глазами своего бывшего товарища, приглушённым голосом проговорил:

«А что ты тогда предлагаешь, Осип Моисеевич?»

«Я предлагаю самое простое и понятное решение – остаться жить здесь».

У ретивого красноармейца даже «глаза полезли на лоб» от такого заявления. А затем он так зловеще взглянул на Осипа, что у присутствующих возникло впечатление, что, красноармеец сейчас же наброситься на него и начнёт душить. Но ретивый красноармеец всё-таки сдержался. Он только сжал свои руки в кулаки и, в очередной раз, размахивая ими (видимо, у него была такая манера), зло выкрикнул:

«Ах, вон оно что! Как же ты?.. Посмел? Да…Ты!.. Да…Я сейчас тебя…»

Но Осип, как оказалось, сам был «не промах», и видно абсолютно не боялся ретивого красноармейца. Он, чувствую поддержку окружающих, спокойно и чётко добавил:

«Ну, ты там, полегче кулаками размахивай. Посмей только тронуть меня. Ты же знаешь, я сумею тебе ответить, да так, что мало не покажется».

Ретивый красноармеец опять надолго замолчал, собираясь с мыслями. Затем он попытался возразить. Но в этот раз напор его был опять гораздо слабее, и выглядел он уже снова каким-то беспомощным. Он видно хотел уличить Осипа в каких-то ещё «грехах», но это у него явно не получилось:

«А ты, Осип, случаем не из старообрядцев? По-моему, имя у тебя, типичное старообрядческое, хотя в именах я, честно говоря, не ахти разбираюсь».

На этот нелепый выпад Осип также спокойно ответил:

«Нет, я не из старообрядцев. Я родом из Нижегородской губернии, воюю с четырнадцатого года, с самого начала германской войны. На фронт ушёл двадцатилетним. Имею два Георгиевских креста. Так что за пять лет навоевался вовсю. Долг военный, считаю, выполнил до конца. Хватит теперь, пора и честь знать».

«А что же выходит и семьи у тебя на родине не осталось?» – с очевидным любопытством поинтересовался ретивый красноармеец.

Здесь необходимо пояснить, что Осип был самым нелюдимым бойцом в их части и никогда не рассказывал о себе. Все с огромным вниманием взглянули на него. Осип Моисеевич печальным голосом произнёс:

«Понимаешь, так уж вышло в жизни моей, что остался я круглой сиротой в самом младенчестве. Родителей своих совершенно не помню. Воспитала меня тётка, которая перед самой германской войной померла. А жениться я не успел. Так что, возвращаться мне не к кому, так как с дальними своими родственниками я никогда не общался».