Атуна Койдергем - Княжна для викинга. Книга 2

Вскоре примеру Трувора последовали и другие дружинники Годфреда. Кто-то с охотой, как Альв, а кто-то нехотя, как Смеян. Последний стоял, опираясь на древко косы, и зевал. Полевые работы никогда особенно не увлекали его. Собственно, потому-то он и избрал себе иные занятия, нежели усердие на пашнях.

– Чего не косишь? – спросил Альв у Смеяна, отирая мокрый лоб.

– Запоминаю, как надо, – Смеян поймал раскрытым ртом воздух и нехотя потянулся к косе.

– А ты чего встал?! Лентяй! Давай, снимай хлеб, коли пришел…– выпрямившийся передохнуть Альв посмеивался над Годфредом, потягивающимся на солнышке.

– Признаться, я не очень хороший жнец, – улыбнулся Годфред, сладко потягиваясь. – Пойду лучше Ясыне помогу…

****

Барма сидел за столом и завтракал. Перед ним была бадья оладий из репы и плошка со сметаной. Такой же кислой, как вся его семейная жизнь. Вместе с главой вече трапезничали и его дочери – Любора и Путимира. В люльке, привешенной на очепе, спала малютка Звенемира. Она время от времени просыпалась с криком. Тогда старшая дочь Бармы или его жена подбегали к ней и укачивали ее, шатая колыбель.

– Сегодня все наши люди отправятся в поля убирать хлеб, – рассказывал Барма о грядущем дне. – А вечером крестьянки принесут тебе последний колосок. Будь дома и никуда не уходи. Примешь урожай.

– Я не справляюсь с хозяйством…Мне нужна помощница, – в очередной раз посетовала жена Бармы, продолжая накрывать на стол. – И еще я хочу знать…Когда же вернется наша дочь…

– Ясыня…Она что, так много делала, что тебе понадобилась подмога с ее уходом? – недовольно процедил Барма, потянувшись к приевшейся снеди. – Я уже объяснял тебе не единожды: в доме не должно быть посторонних. Ко мне приходят разные люди. И я не желаю, чтобы мои разговоры слышал кто-то не из семьи. Это может быть нехорошо и даже опасно.

– Так когда вернется Ясыня? – повторила жена Бармы свой вопрос, выставляя на стол крынку с молоком.

– Слава, не начинай с утра…– раздраженно попросил Барма, постукивая пальцами по столешнице. Почему каждый раз, как он собирается есть, она льет ему что-то в уши!

– Твоей дочери уже много дней нет дома. Тебя не беспокоит ее судьба? – Хлебослава поставила на стол берестяной туесок с медом, придвинув его ближе к детям.

– Разумеется, беспокоит. Судьба Ясыни связана с судьбой этого дома…– Барма пережевывал горьковатые оладья с таким же безразличным видом, с каким корова обычно жмякает траву. – Когда Годфред женится на ней, я стану самым могущественным человеком в Изборске.

– Тебя заботит только это? – упрекнула Хлебослава, утерев мокрые руки о передник.

– А что еще? На что еще может сгодиться Ясыня? – усмехнулся Барма. – От каждого должен быть толк. И я рад, что эта празднолюбка, наконец, оказалась полезна своей семье.

– Неужели ты не понимаешь, что он совратит нашу дочь? – под растлителем Хлебослава подразумевала своего будущего зятя.

– Ну и что с того? Сие неизбежно, – глаза Бармы смотрели вдаль на волнующийся от ветра лес. Лицезреть жену у него не имелось желания. Он начал обычную беседу, а Хлебослава опять подвела его к неприятной теме. – К тому же у варягов иное видение приличий, нежели у нас.

– А в этом городе больше никто не живет, кроме варягов? – упорствовала Хлебослава. – Ты должен вернуть нашу дочь домой.

– Должен?! – Барма вдруг разозлился, хотя сдерживал себя все утро. – То, что я должен, я свершаю! А вот ты не выполняешь своих обязанностей в полной мере. Это именно ты так воспитала свою дочь, что она согласилась остаться в ночь с незнакомцем, отказавшись вернуться домой к родителям! – Барма встал из-за стола, отпихнув от себя плошку с едой. Напуганные гневом отца дети смолкли, хотя до этого о чем-то чирикали между собой. Тут же в колыбели заверещала Звенемира, к которой сразу поторопилась Хлебослава. Впопыхах она даже обожгла руку о печь, на которой помешивала кашу. – Я чувствовал себя каким-то бесправным юродивым, когда пытался забрать ее из гридницы! Этот мальчишка разговаривал со мной так, словно я не глава вече, а его слуга! И это все из-за тебя! Это ты взрастила Ясыню легкомысленной и дерзкой! – раскричался Барма. – И да, если он совратит ее – если, конечно, до сих пор этого не сделал – то сие будет только твоя заслуга. Тебе следовало больше говорить с ней и учить ее тому, как должно поступать! И чего потребно избегать! Но ты все время занята какой-то пустой ерундой!

– Как ты можешь так говорить? – Хлебослава всхлипнула, обиженная словами мужа. В отличие от него, она не принадлежала самой себе. Она уже не помнила, когда в последний раз спокойно ела или спала. То и дело ее дергали дети. Она просыпалась раньше всех, а ложилась позже. Уже на рассвете она заквашивала тесто для хлеба. А вечерами при скудном освещении шила одежду. Ее красивые когда-то руки покраснели от работы и выглядели натруженными, как у обычной крестьянки, занятой в поле. – Весь дом же держится на мне.

– Не говори глупостей. Весь дом держится на мне! – рявкнул Барма, ища свою шапку среди прочего барахла, разложенного на сундуках в сенях. Было время, далекое время, когда он, кажется, любил Хлебославу. Сейчас такое трудно представить. Но тогда она была совсем другой. Она была пригожей беззаботной хохотушкой, засыпающей по вечерам на его косматой груди. Он дарил ей бусы и браслеты, она могла подолгу играться с ними, примерять наряды, а он любовался ею. Но однажды все поменялось. Нет, это произошло не одномоментно. Сначала родился один сын, потом другой, затем Любора. Так и пошло-поехало. Больше Хлебослава не примеряла ярких платков и бус, красуясь перед Бармой. Она, наверное, вообще забыла, что у нее есть муж. И там, где прежде в сенях стоял кувшин с ароматными цветами, теперь валялись какие-то тряпки, игрушки и шапки.

– Это только тебе непонятно, почему Ясыня не возвращается в этот кошмар! – в слезах бросила Хлебослава, прижимая к груди орущую Звенемиру. – Бедная девочка никогда не знала любви своего отца. Она всегда слышала только попреки и оскорбления. Ты настоящий зверь!

Барма оттолкнул с пути жену, мешающую ему выйти на улицу. Она еще не видела настоящего зверя. Ей так повезло. Он, Барма, вполне добрый муж. Она живет в достатке. И при этом еще зудит! Утро за утром. День за днем. Год за годом!

****

Когда солнце поднялось высоко, и роса высохла, мужчины отставили косы. Теперь дело за серпами, от которых зерно не вылетает из стебля и не теряется в земле.

Годфред и его дружина отдыхали на опушке леса, довольно поглядывая на поля. Но не многообещающий урожай услаждал их взоры. Среди колосьев, словно цветы, были разбросаны белые льняные косынки. Острые серпы мелькали в проворных ручках.