Эмис Блаулихт - Гвенделл, лучший ученик

– Ты зачем к ней полез, дурик? – шептал Аксель, осторожно поднимая его на ноги.

– Н-н… Н-не знаю…

– Не знает он… Пошли, домой тебя отведу.

Они медленно побрели в другую сторону от той, куда Чума утащил Бьюли. Гилберт без конца оборачивался, и каждый раз едва не спотыкался. Аксель ловил его и поддерживал под обе руки. Люди косились на них и обходили за несколько шагов.

– Вляпался ты, конечно, по уши, – бормотал он. – Это хорошо, что Чума тебе черепушку не расшиб, а так бы все.

– Почему она с ним ходит? – чуть не плакал Берт и от боли во всем теле, и от обиды. – Он же ее не любит! Он ее бьет! Ну почему?

– Е*аная штука эта любовь. Поймешь, как вырастешь.

***

Когда они дошли до дома Берта, была уже ночь. В окне горел свет. Фуфел аккуратно помог Берту подняться на крыльцо и постучал в дверь.

– Папа не разрешал с тобой гулять, – всхлипнул Гилберт и стал торопливо вытирать глаза.

– У тебя вон светило какое на щеке, ему вообще не до меня будет.

Из глубины коридора они услышали тяжелые шаги отца.

– А вообще да, мне оно зачем? – Аксель отпустил Берта и побежал с лестницы. – Целее буду. Давай, мелкий!

Едва он успел шмыгнуть в кусты, папа открыл дверь и замер в проеме.

Сын пришел среди ночи, зареванный, с синяком на щеке.

Папины глаза округлились.

– Кнопка? – он втащил Берта в дом.– Что случилось?

Гилберт стоял на половике в прихожей и дрожал. Из гостиной сюда слабо проникал свет от камина и окрашивал его лицо в болезненный желтый свет. Синяк при этом становился черным, как сухая клякса.

– Берт, не молчи, – папа сел напротив на корточки и взял за плечи. – Тебя кто-то побил?

Но Гилберт молчал и смотрел в гостиную ошалевшими глазами. В голове гудела боль. Затылок и спину саднило. Папа повел Берта в комнату и усадил на кушетку.

– Говори, прошу тебя, – папа сел рядом и повернул лицо Берта на себя. – Кто тебя ударил?

«Чума бы не позволил никому себя бить. Он сам побил. И Бьюли, и меня, и кого угодно побьет. Потому она Чуму и любит».

– Никто, – едва слышно ответил Гилберт, глядя на отца.

– Не ври. Пожалуйста, скажи, кто тебя побил?

– Никто.

Отец вздохнул и сжал челюсти. Уголок верхней губы у него дернулся, словно кто-то потянул ее ниточкой к носу.

– Это кто-то из твоей компании? Из мошкары?

– Нет.

– Это Аксель?

– Нет.

– Чамбер?

Берт сглотнул.

– Нет.

– Тогда кто?

– Никто.

Папа стиснул его плечи и спросил сдавленным голосом:

– Тогда откуда у тебя синяк? Почему ты тогда плакал?

– Я упал. На улице. Я…

Он прерывисто вздохнул и закрыл глаза. Вдруг почувствовал себя жутко уставшим. Осознание всего произошедшего придавило каменной плитой. Ему захотелось только доползти до комнаты, накрыться одеялом с головой и уснуть до конца жизни. Или…

Или взять вторую шашку лунного сахара. Одну он рассосал днем перед тем, как пойти с мошкарой в “Кобылу”.

– Что? – папа смотрел ему в глаза с такой горечью, какую Берт еще у него не видел. Папа весь за эту минуту изменился и сидел перед ним совершенно другим человеком. Очень одиноким, расстроенным. Даже его мягкий бас теперь звучал как-то ржаво.

– Я споткнулся, – слабо сказал Гилберт. – Можно я пойду спать?

Отец помолчал, глядя то ему в глаза, то на синяк на щеке. Большие пальцы погладили плечи.

– Ты не хочешь говорить, да?

Берт опустил голову. Он хотел только сахара и забыть все, кроме поцелуя с Бьюли. Папа снова замолчал. Весь дом замолчал. Берт дышал запахом хмеля и спирта от папы и смотрел себе на руки, а тот – на его опущенную голову.

– Иди, – наконец шепнул отец и отпустил плечи. – Помочь тебе умыться?

– Нет.

Когда Берт ополоснулся, папа покрыл его синяк какой-то горько пахнущей жгучей мазью. Затем Гилберт поднялся к себе, сразу подбежал к кровати, упал перед ней на колени и просунул руку под матрас. Пошарил в поисках кошелька с сахаром. Пальцы не наткнулись на него в том месте, где Гилберт его запрятал.

Из горла вырвался отчаянный писк. Внутренности скрутило. Берт вскочил и из последних сил поднял тяжелый край матраса. Одеяло и подушка повалились на пол. На деревянных перекладинах кровати было пусто.

Берт застыл, держа матрас трясущимися руками. Потом уронил его и только тогда увидел, что белье на постели новое.

«А вдруг я сунул его в нижний ящик, как всегда пихаю кошельки с монетами?»

Внутри мелькнул слабый огонек надежды. Берт рванул к комоду и выдвинул нижний ящик. Кошелька нет.

Посмотрел в остальных ящиках. Кошелька нет.

Ноги подкосились, и Берт плюхнулся на пол, зажав рот обеими руками.

Сахар нашли папа или Лереси, пока меняли белье. Но почему тогда папа ничего не сказал?

Остаток ночи Гилберт не спал. Он лежал в постели и смотрел в потолок. Вспоминал, как Бьюли его целовала и как Чума сказал: “В любой момент можно пойти удавиться.”

***

Под утро он все же заснул. Снилось, как Чума бьет его по лицу, держа за воротник, но боли не было. Чума дубасил весь сон, не менялось ничего. Удар за ударом, удар за ударом и его зловещая улыбка. Гилберт прямо во сне думал, что Чуму так никто бы не посмел бить.

Проснулся от стука в дверь. Берт открыл глаза и увидел, как в комнату заходит папа. Тогда он тяжело вздохнул и накрылся одеялом с головой. Спасительная темнота все же смогла пропустить папин голос:

– Кнопка? Мне нужно идти, но я должен с тобой поговорить, извини.

“Он меня убьет”. Такая же невозмутимая и трезвая мысль, какой была вчера в “Дубе”.

Он почувствовал, как под папой примялся матрас. Берт втянулся в одеяло глубже, как улитка в раковину.

– Кнопка, ты уже знаешь, что я нашел твой кошелек с лунным сахаром? То есть, Лереси нашла, когда вчера меняла белье, и отдала мне. Я хотел с тобой еще ночью с тобой об этом поговорить, когда ты пришел, но… Сам понимаешь. У тебя и так были проблемы.

“Убей меня уже”. Берт даже не хотел отнекиваться и говорить, что ему дали просто дома спрятать. Хотел, чтобы все кончилось.

– Гилберт… Это Аксель тебе его дал?

Берт молчал. Тело охватил жар. Под одеялом было уже душно, но он не вылезал.

– Значит, Аксель. Не просто так ведь, да? Ты его купил?

Молчание. Папа смотрел на неподвижный кокон. Потом вздохнул и поднялся с кровати. Матрас снова надулся.

– Кнопка, извини, но я больше не буду тебя пускать на улицу. Я сейчас уйду и запру двери.

Под одеялом лицо Берта скривилось. Он зажал рот ладонью и зажмурился. Чуть не вырвался отчаянный вой, но он его сдержал. Глаза защипало, а в горле встал горький ком.

– Там для тебя слишком опасно. Тебя уже избили и всучили наркотики. Я уже правда боюсь, что однажды в карауле найду тебя в канаве, как Лер говорила.

Берт подтянул к себе колени и свернулся клубком. Слезы обожгли щеки. Он всхлипнул и выкрикнул: