Эмис Блаулихт - Гвенделл, лучший ученик

Лирен посмотрел на него с плохо сыгранным возмущением.

– Нельзя так говорить, – в голосе у него проскользнуло ехидство. Он удержал улыбку и заученно сказал: – Нельзя желать никому смерти, Стендарр учит нас быть милосердными.

– Чума идиотина. Чего к нему быть милосердными?

Едва Берт себя услышал, в голове сверкнула мысль, что можно быть лучше Чумы. Во всем. Сильнее, смелее, острее, но… Не таким идиотиной.

Можно быть лучшим Строу для Барензии. И она, и Бьюли заслуживают лучшего.

– Он тоже смертный, – поучал Лирен. – Как все мы. Мы должны быть милосердными друг к другу. Чтобы мир стал лучше.

– Он идиотина. Смертная идиотина.

Берт приложил руку к щеке, на которой пару дней назад красовался пухлый синяк. Теперь там ничего не было, но словно осталась невидимая печать. Как клеймо: “девкан”, “дурик”, “мелкий”. У Чумы такого с роду, наверное, не было. Он идиотина, но такого у него не было. Нечестно.

– Не надо так, – тише сказал Лирен и посмотрел ему в глаза с той строгостью, на которую только взрослые способны: – Чтобы тебе того же не желали.

Берт даже замялся. Но потом внутри поднялась волна злости, чистой и искренней. Он ткнул пальцем в щеку и воскликнул:

– Да он уже это сделал! Забыл уже?!

– Не забыл, – Лирен притих и потупил глаза. – Извини.

– Вот и правильно.

Он снова оглянулся на окно, и на этот раз там стоял папа. Так же смотрел на него, а потом кивнул в вглубь комнаты, зовя домой.

– Уже пойдешь? – спросил Лирен, водя между ними взгляд.

– Да, – Берт спрыгнул со скамьи и положил руку на его плечо, но тут же отдернул. – Помочь чем-то надо.

– Ладно. Пока.

– Ага.

Берт зашел в дом и из окна увидел, как Лирен поплелся с площади, опустив голову. Будто задумался о чем-то. Он было начал прикидывать, чем тот так загрузился, но папа окликнул с кухни:

– Подойди.

В его голосе Гилберт уловил что-то холодное, опасное. Как заяц выхватывает из шелеста кустов вокруг дыхание лисицы. Отец говорил таким голосом, когда пришел утром предъявить за лунный сахар.

– Ближе к вечеру мы пойдем к Алеру Дренну, мужу Лереси, – сказал он, когда Берт зашел в кухню. Папа разводил огонь в печке. – Он преподает фехтование и стрельбу в Гильдии Бойцов.

– Зачем?

– Мы еще вчера договорились, что он будет с тобой заниматься каждое утро. Хотел сказать тебе сразу, но тебе было слишком нехорошо, – последние слова он сказал с подчеркнутым укором. Берт нахмурился. – Тебе нужно начинать заниматься чем-то полезным. И учиться стоять за себя.

“Он тоже считает, что я девкан и мелкий”.

Гилберт сжал губы и опустил голову, чтобы папа не увидел, как навернулись слезы.

– Ты меня понял, Кнопка?

– Да, – процедил Берт.

Отец выпрямился и подошел к нему. Гилберт услышал его сипящее дыхание и уловил запах спирта.

– Алер тебе понравится. Он тоже знал маму.

Берт недоверчиво поднял глаза.

– Да, – кивнул папа. – Мы с мамой давно с ним дружили. Еще до того, как ты родился.

Все это он говорил как-то безучастно, будто передавал чье-то послание. Берту даже показалось, что он врет. И про маму, и про Гильдию Бойцов.

– Ага, – Гилберт украдкой покосился на лестницу. Стоять перед папой было неуютно, хотелось поскорее убежать к себе. Папа заметил его взгляд.

– Иди, – он вздохнул будто бы с облегчением. – Скоро позову тебя обедать.

Гилберт заметил кадку с торчащим свиным окороком недалеко от разожженной печи. Со среза еще сочилась кровь, собираясь вокруг головки кости. Папа обернулся за его взглядом и предложил:

– Хочешь помочь разделать?

– Не-а.

В спальне он достал из комода “Поучения благой Альмалексии”. Хотел перечитать ее и задержаться на кое-каких главах: “Подозрительном лекаре”, “Вареном кагути” и “Гуарах и крабах”. Они возвращали на годик назад, когда все было проще.

Не то, что сейчас. Шесть с половиной – это тебе не хухры-мухры.

Он лежал на кровати на спине, закинув ноги на стену. Как раз начал перечитывать “Подозрительного лекаря”, когда с улицы свистнули:

– Фи-и-и-иу!

Берт встрепенулся и уронил ноги на подушку. Сердце затрепыхалось, как пойманная бабочка.

– Фуфел? – он спрыгнул с кровати и побежал к окну.

Внизу шуршала крона вяза. Берт распахнул створки и увидел, как Аксель карабкается вверх по дереву.

– Здорóво, мелкий! – кинул тот, ловко хватаясь за ветки и отталкиваясь ногами от ствола.

– Ты зачем сюда ползешь?

– Базар есть, – пыхтел Фуфел. – Не орать же с улицы. Ух… Лирен сказал, тебя батя замуровал.

– Ну, да.

Фуфел подтянулся на верхней толстой ветке и закинул ноги на ту, что тянулась к окну. Затем резко согнулся и сел.

– Ты не видел, как твой батя позапрошлой ночью со смены приходил? – он подполз к окну, схватился за раму и перемахнул на подоконник, усевшись спиной к косяку. Потом глянул в комнату и обвел ее глазами: – Симпатичный шалаш.

– Ага. Нет, не видел. А что? – Берт почувствовал в животе шевеление тревоги.

– Так ты не в курсе, что он отмутил?

– Нет.

Аксель привалился затылком к раме и провел рукой по лицу, забавно оттянув щеки. Гилберт с усилием влез на подоконник, еле закинув туда ногу и подтянувшись. Фуфел поднял его и усадил напротив.

– Короче. Он Чуму порешал.

– Что?

– Убил, дурик! Твой батя убил Чуму!

Берт вытаращился на него так, будто впервые видел. Внутренности обледенели. Он смотрел на Фуфела, раскрыв рот, а тот смотрел на него, подняв брови.

Поначалу в голове зияла пустота, точно после взрыва, а потом пробился вопрос: “Почему он ничего не сказал?”

ПОЧЕМУ ОН НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТ?

Смесь из злости и ужаса окатила его с ног до головы. Губы задрожали в попытках произнести хоть одно слово.

– Вот тебе и… – Фуфел передразнил его, широко раскрыв рот и пошлепав губами, как выброшенная на берег рыба.

– Н-н… Но он ничего… Откуда ты знаешь? – Берт едва связывал слова.

– Босяк знакомый видел, как он приходил домой к Чуме, они там пошумели, и батя твой вышел весь в крови.

– Нет…

– Что “нет”? Ты Чуму когда в последний раз видел? Только когда он тебя об мостовую башкой долбил, и я тоже. Потом его вообще все потеряли.

– А… А Бьюли? Ее видели?

– Нет. Не знаю. Может, уехала, но никто не видел.

Берт закрыл лицо руками и потер глаза.

– Вот такие дела, мелкий, – вздохнул Фуфел и снова обвел взглядом комнату. – Вот такие дела… Лирен, кстати, говорил, тебя тут шарашило по-черному.

– Угу, – промычал Гилберт в ладони. Он отлично понял, что это значит.

– Собственно, сейчас-то полегче?

– Угу.

– Не буду я тебе этот сахар больше давать, ну его нахер. А то откинешься еще, печально будет.

– Ну, да, – Берт убрал руки от лица и протяжно вздохнул, глядя на улицу. В лицо дул нежный летний ветерок, вяз весело шелестел, но на душе холодело. Руки покрылись мурашками.