Эмис Блаулихт - Гвенделл, лучший ученик

Папа вошел в гостиную. Гилберту он всегда напоминал какое-нибудь лесное чудище: огромный, с большими руками, пахнущий опилкам, бородатый. Глаза всегда задумчивые, печальные.

Раньше, когда мама еще не пропала, для Гилберта он был некой тенью, приходящей поздно ночью, когда Берт уже спал. Тень ласково проводила теплой шершавой ладонью по лбу и волосам, а потом исчезала до следующей ночи. Тень дышала с легким свистом. И когда мамы не стало, Берту пришлось остаться с тенью наедине и научиться называть папой.

Отец посмотрел на Берта, вздохнул и пошел в уборную. Оттуда донесся плеск воды.

– Как ты, Кнопка? – спросил папа.

– А мама скоро придет?

Папа промолчал. Плеск утих, и он появился в проеме, вытирая руки полотенцем. Глаза смотрели в лицо Гилберта с тусклым сочувствием.

– Она отлучилась, маленький. Не знаю, когда придет.

– А куда она ушла?

Папа отложил полотенце и осторожно подошел к Гилберту. Ему приходилось задирать голову, чтобы видеть папино лицо. Тот сел рядом и обнял за плечо. Рука была тяжелая и жесткая – Берту показалось, что никто на свете его не достанет под этой ручищей.

Оба молчали и смотрели перед собой. За окном кто-то прошел, бряцая железными сапогами. Патруль, наверное. Потом снова повисла тишина. Берт слышал только сипящее папино дыхание.

– Ты ведь уже большой, – наконец сказал отец. – Ты должен… Мы с тобой должны учиться жить без мамы. Потому что…

Он протяжно вздохнул и потер переносицу. У Берта сжалось сердце.

– Ты уже большой, – повторил папа, не убирая руку от лица. – Тебе надо знать. Мама не придет.

Берт вздрогнул и поднял на него глаза. Их снова защипали слезы.

– Почему?

– Ее больше нет, Кнопочка— папа с надеждой посмотрел на него, будто умоляя понять сразу.

– П-почему? – голос Гилберта дрогнул.

Отец запрокинул голову и зажмурился. Пальцы снова потянулись к переносице и стали ее растирать.

– Пап?

– Просто ее не стало, – медленно произнес папа, вкладывая в каждое слово особый смысл, который очень хотелось донести Гилберту. – Когда ты болел.

Берт смотрел на него во все глаза. В уголке правого застыла новая слеза и дрожала, готовясь поползти по щеке. Знакомая боль грызла горло.

– Мама умерла? – спросил Гилберт так тихо, что папа поначалу даже не услышал. А когда услышал, удивился странной нотке взрослости в его голосе.

Он опустил на Берта глаза и провел ладонью по макушке. Безжизненно, совсем не так, как гладил, пока была мама. И промолчал.

Гилберт поджал к груди ноги, обхватил себя руками и уткнулся носом между коленей. Внутри стало холодно, точно кто-то пустил туда сквозняк. Он почувствовал папину руку у себя на спине и сжался в комок. Слеза скатилась по щеке и капнула на покрывало, оставив там темное пятнышко.

Папа прижал Берта к себе и вздохнул. Перед глазами пронеслась та минута, когда он зашел в комнату Гилберта и увидел, как Керис, сидевшая над ним все девять дней, пока тот беспробудно спал, неподвижно лежала рядом у изголовья. Папа, думая, что она уснула, потормошил ее, но Керис не дышала. Затем перевернул на спину. Глаза были открыты и бессмысленно смотрели в пустоту.

У нее остановилось сердце. Те девять дней Керис почти не выходила из комнаты Берта, вряд ли спала и ела. И так худая, она прямо иссохла. Под глазами залегли темные круги.

Через пару часов, как ее похоронили, Берт очнулся. И спросил, где мама.

Несправедливо. Но сама жизнь в тот год была несправедливой ко всем.

– Кнопочка, мы с тобой будем вместе, – шепнул папа и поерошил темные волосы Берта громадной ладонью. – Мама бы этого хотела.

Гилберт заскулил и вжался щекой в плотную рубашку на груди папы. Кроме опилок, от него пахло чем-то кислым. Спиртом.

Мир за окном померк и замолчал. Берт подумал, что все закончилось. Остался только папа, обнимающий его большими жилистыми руками. И больше ничего.

В коридоре снова распахнулась дверь, но Берт даже голову не поднял. Отец обернулся и увидел в проеме Лереси. У нее было такое же усталое лицо, как и у всех в городе.

– Чего так рано? – со слабым недоумением спросила она, глядя на Гилберта в его руках. Тоже без всякого интереса.

– Рабочих в замке решили сократить, – тихо ответил папа, стараясь не двигаться, чтобы не тревожить Берт.

– И тебя поди?

Папа вздохнул и отвернулся в окно.

– Делать что будешь? – Лереси равнодушно прислонилась к косяку и уперлась кулаком в бок.

– Придумаю.

– Мгм. У нас все в городе сидят думают. Кто быстрее придумает.

– Иди домой, Лер, – папа снова погладил всхлипывающего Берта по голове. – Пока не надо приходить.

Она причмокнула, сдвинув губы на бок, и пристально посмотрела на Гилберта. Тот спрятался под рукой папы, так что выглядывала только макушка.

– Если что, зови, – сказала Лер с неожиданным сочувствием. – Может, подольше оставаться смогу.

Она осторожно подошла к ним, присела на корточки перед Гилбертом и погладила по плечику.

– Все хорошо будет, маленький. Найдет твой оболтус работу. Я с тобой побуду. Все наладится.

– Я про Керис рассказал, – шепнул ей папа.

Лереси настороженно перевела на него взгляд и покачала головой.

– Ему всего четыре, балда.

– Он должен знать. Уже большой. Сам спросил.

– Большой? В четыре года? А дальше что? В шесть в наемники его сдашь? А в семь в гарнизон сплавишь?

– Прекрати, Лер. Не врать же ему.

– От тебя еще и перегаром разит, – прошипела она, испепеляя отца взглядом. – Накидаться уже успел!

– Не при ребенке. Уходи, прошу тебя.

Лереси сжала челюсти так, что желваки выступили. Она встала и наклонилась к Гилберту, хотя видела только затылок и ухо.

– Не бойся, маленький. Если этот козлина спьяну свалится в канаву, я тебя заберу.

– Лер! – шикнул папа и прижал Берта к себе.

–Если б не было у меня мужа, я б за тебя вышла, когда Керис не стало. Мальчику мать нужна, а то такой, как ты, Глэй, его по миру пустит. Хоть бы не напивался, идиотина.

– Уходи, Лер.

Она напоследок погладила Гилберта по затылку и пошла в коридор. Папа проводил ее отвращенным взглядом. Когда дверь захлопнулась, он разжал объятия, взял Берта за плечи и посмотрел на него.

Гилберт немного напоминал мышонка своим тоненьким личиком, узким подбородком с ямочкой и черными, как у зверька, глазами. Все говорили, и папа сам видел, что они с ним очень похожи. Разве что нос был мамин – аккуратненький, вздернутый, – и ресницы по-девчачьи густые. Да и сам он был больше похож на девочку.

– Ты ее не слушай, – шепнул папа. – Я тебя не брошу.

– Я не хочу, чтобы она меня забирала, – промямлил Гилберт, вытирая рукавом слезы.

– Не заберет. У нас с тобой все будет хорошо. Я тебе обещаю. А теперь ты мне пообещай.