Эмис Блаулихт - Гвенделл, лучший ученик

– Ск… Сколько я в отключке лежал?

– Да хер пойми. Я тоже закипел… Скорее всего, час. Или полтора.

Гилберт встрепенулся.

–ЧАС?! Точно? Это точно?

–Ты че переполошился? Ну да, где-то так. Тучи вон как низко, дождь скоро хлынет, значит, прилично прошло.

Берт вскочил на тряпочные ноги, превозмогая жуткую слабость. Едва удержался, чтобы не шлепнуться обратно на камень. Он стал лихорадочно бить себя ладонями по щекам, чтобы прийти в чувства.

–Ты чего? – спросил Фуфел.

– Да у меня отец домой пришел! Это пиз*ец! Я и так под домашним арестом! Пока он уходил по делам, я решил съе*ать к тебе по-быстрому, думал, успею вернуться. Говорил, что на полчаса выйдет. А я тут целый час….!

–Ты чего боишься? Он же у тебя не тиран. Не бил тебя ни разу, ты сам говорил.

– Он меня тогда на всю жизнь запрет!

Фуфел помолчал, с сочувствием глядя на то, как Берт растирает лицо и шлепает себя по щекам. А потом резко остановил его локоть.

– Что? – Гилберт прерывисто дышал.

– Мелкий… Тебе кранты.

– Что еще?! Что? У меня на лице что-то?!

– Да у тебя глаза покраснели! Ох, сука… Вот какого хера ты не сказал, что не должен спалиться? Я б тебе этот папоротник е*аный и не дал бы!

Гилберт со свистом втянул воздух. В висках застучало от страха.

– Б*ять! А они успеют обратно побелеть, пока до дома иду?

– Да не успеют! О-ох, мелкий… Может, вообще тогда домой не пойдешь? Ну, подожди, пока очухаешься. Можем в “Дубе” посидеть, я что-нибудь куплю под жабры залить.

– Говорю же, он тогда меня закопает! Сука… Так, ладно! Я скажу, что песком в глаза попал. Прокатит?

– Может прокатить! Потри глаза кулаками, чтоб выглядело так, будто ты правда вымывал оттуда песок. Три давай и беги!

Гилберт сорвался с места и побежал через заросший сорняками двор. Он растирал глаза, пока сердце бешено трепыхалось. На языке появился какой-то кислый вкус.

Начинал накрапывать дождь. На траву стали падать первые холодные капли. Прежде чем скрыться за обшарпанным углом дома, Гилберт заметил, как Фуфел закурил нового “сомика”.

Вскоре дождь уже гремящим потоком барабанил по брусчатке площади и жестяным навесам крылец. Буйная вода разрывала воздух. Густо пахло мокрой землей. Свинцовое небо прорезала яркая белая вспышка, освещая улицу почти дневным светом. Через несколько секунд ей откуда-то издалека страшным низким басом отвечал раскат грома. С исполинской кроны Великого дуба рваным потоком стекала вода. Мостовая блестела и рябисто отражала белое небо.

Это природное безумство отзывалось в Гилберте громким эхом. Ему хотелось творить бесчинства, танцевать и кричать под этим яростным ливнем. Кровь кипела в жилах, душа рвалась наружу, в сердце шторма. Ему даже показалось, что в эту минуту он способен на все, даже взлететь!

Он вскочил на залитое дождем крыльцо, ощущая себя таким же быстрым и легким, как дождевые капли, и зашел в дом. Шум воды и гром остался снаружи.

Коридор тонул в полумраке. Гилберт замер и прислушался, дома ли папа. Стояла полная тишина. Только дождь барабанил в окна.

Берт выдохнул и скинул промокшую куртку. Затем шмыгнул из коридора в гостиную, чтобы оттуда вбежать по лестнице в свою комнату.

И тут же застыл.

В гостиной стоял отец. Он прислонился к окну, скрестив руки на груди и глядя на улицу. Стекающая по стеклу вода играла светом и тенью на его хмуром лице. За последние годы он заметно постарел. Морщины углубились, на висках и в бороде пробилась седина.

Папа обернулся и посмотрел в покрасневшие глаза Берта.

– Мало того, что ты сбежал, так еще и курил.

– Это песок мне в глаза попал! – воскликнул Гилберт. – Честно!

– Сработало бы, живи мы на побережье, – сухо говорил папа. – Зачем ты врешь?

– Это правда песок! Видишь, как я их тер? Сильно тер!

Отец угрожающе приблизился. Берт попятился.

– Песком. Вот как. Слишком пахучий песок. Дурной даже. Да от тебя за версту этой дрянью несет. Я тебя сперва учуял, а потом только услышал.

Гилберт молчал, тяжело дыша. Он уже приготовился дать деру, если…

“Окровавленный нож. Чуму порешал.”

–Я запретил тебе уходить, – говорил папа с нарастающей злостью. – Я запер тебя на замок. А ты? Вылез через окно? Ради чего? Ради дури? Из-за которой у тебя уже были проблемы!

Берт впервые видел его таким рассерженным. В его глазах, кроме горечи, читалось еще и разочарование. Любого другого на месте Гилберта уязвило то, что он подвел единственного родителя.

Но никого другого на его месте быть не могло.

В нем распалялась чистая ярость, ему хотелось выпустить ее. Наконец-то выпустить! За все! Почему чужак, который вздумал считать себя его отцом, может запирать дома?! В голове Гилберта эхом отзывался тот дикий шум дождя и грома. Он сам чувствовал себя молнией – быстрой, острой и горячей.

– Что хочу, то и делаю, понял?! – выкрикнул Берт. – Я уже взрослый, у меня должна быть свобода!

–Такая свобода сведет тебя в могилу, – папа шагнул еще ближе, Берт отступил и наткнулся на подлокотник кушетки. – Правда думаешь, что ты единственный в мире ребенок, кто ее хочет? Свобода – это огромная ответственность, а не курение дури по углам непонятно с кем!

– Я не ребенок! Я хочу так жить, мне нравится так жить! Если ты будешь и дальше меня запирать, я каждый раз буду вырываться тебе назло!

– Наркотики – это яд! – папа уже кричал, и у Берта все внутри сжималось от ужаса. – Он тебя убьет! Ты этого хочешь?! Закончить жизнь в канаве?!

– Я сам решу, где и как заканчивать! – Гилберт пытался перекричать его, но горло стискивала боль. Глаза обжигали слезы. – Сам! Пошли вы все на*уй! Думаете, что если вы старше меня, то сразу самые умные?!

Отец едва сдерживался, чтобы не схватить его за шкирку и не посадить в комнату с решетками на окнах. Он взял Берта за плечо, но тот стряхнул руку и отскочил.

– Это был первый и последний раз, когда я пускаю тебя домой! – рявкнул отец, и Гилберт втянул голову в плечи. – Если еще раз ты выйдешь без разрешения, ты не войдешь в него больше никогда, пока не поумнеешь! Ты меня понял?

– Не понял! – крикнул Гилберт, схватил с кушетки подушку и швырнул на пол. – Буду делать, что хочу! Ты меня не удержишь! Я не хочу жить, как ты говоришь! Не хочу!!! И не собираюсь вырасти похожим на тебя, мать или еще кого-то! Ни за что!!!

Отец замолк, ошарашенно глядя на него.

–Ты понятия не имеешь, что она для тебя сделала, – сказал он дрожащим голосом. – Ни малейшего. Не смей больше так о ней говорить.

– А то что? – выпалил Гилберт. Кулаки чесались что-то разбить, сломать или порвать. – Что ты мне сделаешь, а? В подвале запрешь? На цепь посадишь? Да мне похер! Я не хочу быть похожим на тебя и на мать, потому что вы оба ничего не ст…

Голова резко мотнулась вбок, и тут же комнату огласил звонкий шлепок и грохот молнии. Гостиную осветила вспышка. Бледный след отцовской ладони на щеке загорелся болью и покраснел.