Алексей Колмогоров - Спасение Романовых

– Вы счастливчик, поручик, – сказал Каракоев.

Ротмистру Каракоеву повезло меньше.

– А я только раз видел Государя и Марию Николавну. Она была шефом нашего полка и приезжала к нам на смотр.

Каракоев мечтательно покачал головой.

– …Проскакала вдоль строя на белом коне в нашей парадной форме. Чистый ангел. На приеме мне так и не удалось словом с ней перемолвиться, но я потерял голову навсегда.

– В каком году это было? – спросил я.

– В тринадцатом…

– Марии Николавне было тогда четырнадцать лет.

– Четырнадцать? – удивился Каракоев. – А выглядела вполне…

Он смутился, но тут же заспорил горячо:

– Ну, четырнадцать! Но это же образ, господа! Я влюбился в образ, платонически!

Помолчали.

– А я люблю Ольгу Николавну. – сказал Бреннер бесстрастно и отчаянно в то же время.

Глядя на его аскетичный профиль, никто не мог бы предположить в нем такой откровенности. Но он сказал – люблю.

– Я видел ее всего несколько раз издалека, – продолжил Бреннер. – Был в отпуске в Царском Селе. Она подъехала к госпиталю и вышла из автомобиля вместе с Государыней и Татьяной Николавной. Я просто проходил мимо и увидел ее…

Он помолчал.

– … У меня было десять дней отпуска, и я каждый день приходил к ограде госпиталя в тот же утренний час, ждал. Видел Ольгу Николавну четыре раза.

Бреннер посмотрел на меня.

– А вы, мичман? Вы ведь видели их близко долгое время. Расскажите о них, – и он пояснил остальным. – Мичман служил юнгой на Императорской яхте «Штандарт».

– Ого! – улыбнулся Лиховский. – Так вы плавали под парусами с Принцессами.

Все с любопытством смотрели на меня.

– Нет. То есть – да, ходил на яхте, но не под парусом. «Штаднарт» – современный быстроходный Корабль. Крейсерская яхта, лучшая в мире. Два котла общей мощностью двенадцать тысяч лошадиных сил. Длинна корпуса сто тридцать два метра. Максимальный ход – двадцать два узла. Восемь орудий. Команда – триста семьдесят человек…

Они смотрели на меня и улыбались.

– Да вы о Царевнах расскажите, – прервал меня Лиховский добродушно.

– Можно сказать, я рос с ними … Шесть лет ходил на Царской яхте – почти все мое детство.

Новые приятели смотрели на меня, как на сказочника.

– Ну что ж вы, мичман, расскажите что-нибудь, – сказал Каракоев.

Рассказывать не очень хотелось, но в то же время – они тут со своими историями, а я промолчу?

– В первый же день я подрался с Марией Николавной.

Это произвело впечатление.

– Мы столкнулись с ней в узком проходе, и никто не хотел уступить дорогу. Толкались, толкались. А тут отец ее мимо проходил, говорит: «Да, дай ты ей как следует. То же мне – моряк». Ну я толкнул Машу изо всей силы, она упала, но ничего, не заплакала. Мне было десять, а ей девять.

– То есть Государь сказал вам – толкни ее? – уточнил Лиховский.

– Ну, да. Однажды мы с Настей забрались в спасательную шлюпку. Знаете, они висят у борта, укрыты брезентовыми тентами. Мы забрались под тент. Лежали там на дне шлюпки вдвоем… Я держал ее за руку…

Мне стало неловко и я замолчал, но глупое мальчишеское желание утереть нос всем, особенно Лиховскому, пересилило:.

– Обнимались. Она положила мне голову на плечо…

– Ну, уж это вы врете, мичман, – сказал Каракоев.

– Клянусь! Но это было детское. Мне было пятнадцать, а ей – тринадцать.

– Пятнадцать!? Ну не такое уж детство, должен вам заметить, – усмехнулся Лиховский. – Значит, ваша Принцесса – Анастасия? Как странно – у каждого из нас своя избранница.

Меня это задело: с чего это он взялся решать, кто моя избранница.

– А с Татьяной мы ходили на веслах, высаживались на островах, – сказал я.

– Только вы и она?

– Только я и она. Государь и доктор Боткин ходили в это время на байдарке, а мы с Татьяной в шлюпке прошли на остров, разожгли костер. Сидели у огня часа два, пока Государь не стал махать нам рукой с другого берега…

– Государь махал вам рукой? – усомнился Каракоев.

– Да. У него есть руки. Мы вчетвером сошли на берег в шхерах – Государь, Татьяна, доктор Боткин и я… Да чего только мы с ними не делали за шесть лет…

У меня вдруг перехватило дыхание. Позабытая жизнь, позабытое невозвратимое счастье.

– Они всегда держались вместе, сестры – разные, и в то же время неразделимые, – сказал я, совладав с голосом. – Они даже письма и записки подписывали одним общим именем ОТМА – Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия.

– Боже, боже… Спаси их и сохрани, – сказал Каракоев.

Меня будто ударило что-то. Мы сидели в грязном подвале на руинах Империи и мечтали о Принцессах, являвшихся нам в прошлом, когда они были свободны и счастливы, и мы были свободны и счастливы. И вот Принцессы в рабстве, а их рыцари прячутся в подвале, как крысы…

– ОТМА… Эти сволочи держат их в клетке… – сказал я. – Убить…

Даже не помню точно – сказал я это вслух или только подумал. И что-то сдвинулось во мне и вокруг меня. Не было больше подвала, было поле темное, черное, и костры. И черные люди жгли что-то и рубили топорами… Смрад горелого мяса душил, пламя костров кололо глаза, а внутри меня свивался упругий жгут, живая пружина из меня самого, и я чувствовал: когда она расправится в один момент – я взорвусь…

Я увидел перед собой изумленные лица новых приятелей.

– Что с вами? – Бреннер тормошил меня за плечо.

После они рассказывали, что я смотрел в одну точку и не двигался секунд пять.

– Ничего, – сказал я – и был в самом деле очень спокон, потому что все понял. – Я поеду в Екатеринбург и убью их всех, всех – кто держит там Государя… И освобожу Августейшую Семью…

– Я с вами, – сказал Лиховский без промедления.

– Это непросто, – сказал Бреннер.

– Убить просто, – сказал я.

– Убить просто, – освободить сложнее, – сказал Бреннер, – но я готов…

Все посмотрели на Каракоева. Он лишь кивнул.

После я не раз задавался вопросом, почему мы, четверо, так безоговорочно и сразу доверились друг другу, едва познакомившись? И только в поезде, стоя у темного окна и слушая голоса Царевен, я понял – это наши рассказы о них, их имена, произнесенные вслух, обнажили наши души в те минуты, в том подвале. И не было уже места недоверию между нами.

14 мая 1937 года.

Москва.

Кривошеин сидел на скамейке возле детской площадки. На нем были усы, борода, очки, соломенная шляпа и заношенный серый пиджак с обвислыми карманами и вздутыми на локтях рукавами. Кривошеин наблюдал за подъездом. В назначенное время появился Бокий. Узнать его было не трудно: черный кожаный плащ – даже в первые жаркие дни, и черная кожаная фуражка с красной звездочкой. Он так и ходил с тех легендарных двадцатых.