Татьяна Зубкова - Панакея. Книга 1. Российская империя. Пламя Табеты

А теперь напротив стоит другой, прошлый, и поднимает ствол. Много лет назад, правда не пять веков, я развелась и была необыкновенно счастлива. Большинство мужчин и неразведенных женщин посчитают это бравадой. Но это истинная правда. Я стала носить короткие, подчас вызывающе, юбки и платья. Благо мода и ноги генетически и в результате бега-плаванья позволяли. Не приветствовала это лишь моя бывшая заведующая на кафедре фармакологии медицинского института, где я работала тогда. Но придраться было невозможно, так как поверх коротюсенькой юбочки был застегнут белый халат вполне приличной длины, закрывающий колено. Я ходила в этом халате даже на собрания, причем была в такой униформе там одна среди терапевтов, хирургов, акушеров и прочей медицинской братии и на вопрос ректора: «А почему вы в халате?» – дерзко отвечала: «Я здесь – единственный истинный врач!»

Моя заведующая была старше меня на пять лет. И этот факт трудно было игнорировать. К тому же я была явно талантливее ее. Она делала все, что могла, чтобы навредить мне: прятала отзывы на мои статьи, присланные редакцией для доработки, запрещала лаборанткам даже разговаривать со мной, сочиняла обо мне лично и о моих успешных фармакологических находках пасквили и распространяла их устно и письменно, в том числе в виде анонимок, которые всегда были в моде. Я тогда и не знала, что именно в то время, когда я стояла на пыльной дороге, она откапывала у себя на даче закопанные в землю документы, чтобы предоставить их в один из вузов России, куда ее приняли после долгих мытарств. Сейчас мне почти смешно вспоминать все ее козни по отношению ко мне. Почти… Но она долго снилась мне в кошмарах.

В девяностые годы я жила в этом Городе в непролазной бедности, но порхала на дешевых и высоких шпильках, а заведующая портила как могла мне жизнь перед защитой. Кроме всего прочего, она звонила моему несостоявшемуся научному консультанту во Львов. Представляете, во Львов! Где он, этот Львов? И существует ли он вообще? Говорила ему, консультанту, не Львову естественно: «Диссертации то у нее нет, все придумано! А еще она проститутка!»

А у того, как говорят в Одессе, а может, уже и не говорят, был свой интерес. Ничего личного – бизнес. Он был членом высшей аттестационной комиссии. Той самой, которая оценивает кандидатские с докторскими. Не обойти его, не обскакать, не объехать! Подготовилась. Джинсовая юбочка в обтяжечку с базара. Какие уж тогда были Гуччи с Армани, да и Лондон с Миланом! Диссертацию на печатной машинке перепечатала собственноручно. Шестьсот пятьдесят восемь листов с семьюдесятью тремя графиками и таблицами. Один список иностранной литературы каких сил мне стоил! Как говорят: «В белый свет, как в копеечку!»

Грошиков не было даже на машинистку! Получала я тогда тридцать шесть долларов. Чтобы прокормить себя и ребенка, подрабатывала в аптеке, преподавала в колледже, подтягивала иностранных студентов, вела занятия по биологии в престижной гимназии, получая зарплату в кассе и в конверте, репетировала, готовя детей для поступления в институт. Мне ли после этого бояться труда!

Картину классную львовскому профессору в подарок мой друг художник написал, тогда только начал маслом работать. А первая в этой самой распространенной в мире технике была моим портретом. Он и сейчас у меня дома, в кабинете висит. О стиле художников я думаю так. Это зависит от манеры воспринимать жизнь и существовать в ней. Акварелью пишут те, кто умеет быстро и красиво сложить свою жизнь сразу. Сказочники! Уверенные и не меняющие своих решений творцы любят графику. Маслом пишут те, кто долго идет к совершенству: мучаясь, меняя, работая. Иногда в течение жизни техника меняется. Мой друг до нашего знакомства писал плакаты, был такой вид в искусстве, а также пейзажи акварелью. Первые оплачивало государство. Пейзажи, в основном печальные, серо-песочные, тускло-зеленые, с видами Карелии, он потихоньку, так как тогда это было запрещено, продавал сам.

В Крае тысячи озер я побывала, когда он уже много лет жил в Израиле. Мне досталась отличная солнечная майская погода с зеленой травой и блекло-голубым небом, сливающимся с громадным и ртутно-синим Ладожским озером. Лишь ненадолго, когда мы смотрели деревянную церковь шестнадцатого века, тучи закрыли небо, и блестяще-серый цвет ольхи на куполах почти слился с ними.

Сидела бы сейчас у компьютера, читала новости и смотрела бы на три пейзажа на стене. Могла бы еще погрустить под их минорную тональность. Или поехать в Лондон, к сыну где сейчас цветут фиалки, очень зимние цветы! А потом – в Стратфорд, тот, что на Эйвоне, лебедей покормить и в церковь, где Шекспира крестили, сходить!

На картине же, которую я повезла во Львов своему, как позже оказалось, несостоявшемуся консультанту, в синих тонах, в каких же, спрашивается, еще, была нарисована зима. На переднем плане – стол и чайник. Лучше бы эта картина осталась у меня! Я приехала и позвонила коллегам, чтобы уточнить маршрут и правильно объясниться по-украински, если надо будет спросить о расположении кафедры. Находилась она недалеко от Лычаковского кладбища, известного своими старинными надгробиями. Я попробовала по телефону выбрать синоним:

– «Цвинтар» вы говорите или «схованка»?

– «Кладбище» мы говорим, «кладбище»! – ответили мне весело коллеги в трубке тогда еще не сотового телефона.

– Понятно все с вами! – парировала я, смеясь. Досмеялись!

Я шла по городу старинной каменной застройки, но вместо того чтобы разглядывать его, судорожно вспоминала украинский аналог слова «благодарю», забыв простое слово «дякую», и только кивала в ответ, уточняя дорогу. Национализм тогда еще только зарождался и скорее раздражал, чем пугал. И не было еще ни майдана в Киеве, ни захоронений под Донецком и Луганском. Я еще не защитила докторскую в России и не уехала туда навсегда, сразу осознав, что приобрела Родину! Сейчас кажется, что это все мне приснилось или было в другой, параллельной жизни.

Мой несостоявшийся консультант предлагал мне дать какую-то мифическую взятку в две тысячи долларов, которую я должна была взять у немифических шахтеров, дети которых поступают в институт. Сами шахтеры в то время сидели в центре города у администрации и стучали касками об асфальт, будто из него что-то можно было выбить, включая и эту громадную сумму в долларах.

Денег не было совсем. В какой-то момент я даже собиралась торговать хлебом в России, перевозя через границу, так как он там был дороже. Хорошо, что это мероприятие состоялось только в моей голове. Но все же новый, эксклюзивный гардероб мы с подругой, дизайнером по вечерним туалетам, в ту пору ставшей «к станку» и шившей всё, что закажут, создали. Чувствовала себя воительницей! Даже пошла в мужской зал, так как моя мастер отказалась от такой моей, на ее взгляд, слишком экзотичной просьбы: полностью сбрить волосы. Но не пошли мне навстречу и там – лишь постригли коротко! «Унисекс» еще не завоевывал просторы постсоветского пространства, как и татушки на бритой голове. Было бы забавно проделать с собой такой эксперимент сейчас. Не понравится – отращу волосы, и никто не будет знать, что за слова, символы и рисунки под ними. Если выживу – у меня еще будет масса возможностей для исполнения фантазий и желаний.