Анна Шведова - Золотошвейка

Ужин был готов ровно к тому моменту, когда огромные стенные часы торжественно пробили восемь. Марта загрузила изящные супницы и подносы в подъемник, который я сперва приняла за дверцы печи, и закрыла створки. Минут через пять послышался ровный скрип приводимого в действие механизма. Марта удовлетворенно кивнула, будто до этого не была уверена, есть ли кто наверху, и принялась нагружать второй подъемник, такой огромный, что туда поместились бы четыре меня. Еда уехала куда-то вниз.

– Для стражи! – пояснила Марта, заметив мое любопытство. – Ну вот, Кассандра, мы и закончили. Сама доберешься?

Я добралась. С нервным оглядыванием по сторонам, на цыпочках и почти не дыша. Но с первого раза и нигде не заблудившись. Впрочем, уже через день-два я поняла, что боялась зря: люди здесь появлялись крайне редко. Заброшенность – самое нормальное для этого замка состояние.

Без солнечного света моя нынешняя комната показалась мне не такой веселой, как днем, но после коридора ее темнота уже не пугала.

Оправившись от треволнений дня, я задумалась. Странное место, этот замок, очень странное. Полоумные старушки, бродящие по коридорам, хозяин, о котором говорить нельзя, почти полное отсутствие слуг (в нашей семье их куда больше!). Да и сами мрачные стены навевали отнюдь не радостное настроение. На ум приходили рассказы Селины, и я думала о том, сколько в них правды.

Однако ночь прошла совершенно без приключений. Ни настырных привидений, ни страшных снов, ни нежданных вторжений, ни отодвинутых таинственным образом дверных запоров. Я проспала всю ночь без задних ног и проснулась с рассветом.

…Люблю это время. Чистое, умытое, радостное утро всегда сулит надежду. Я распахнула оконце в светелке, оглядывая с высоты крепостной башни расстилавшиеся внизу сонные, покрытые легким туманом зеленые луга, серебряный изгиб реки, темный, но в утренних солнечных лучах совсем не страшный лес.

Радуясь далекому солнцу, росистому воздуху и веселому щебету птиц, я не сразу заметила, что на столе в светелке что-то лежит, а заметив, принялась рассматривать.

На кусочке шелковистой белой ткани лежал небольшой моток золотых ниток, скорее даже шнур, тонкий, но свитый из множества тончайших нитей. Рядом с ним – нарисованный на листе бумаги узор, точнее, знак, некая стилизованная буква неизвестного мне алфавита. На обратной стороне бумаги небрежным, трудно разбираемым почерком было написано предельно кратко и ясно: «Выложить шнуром. Начало и конец шнура соединить в одной точке».

Что ж, работа как работа. Это даже вышивкой не назовешь.

Мне не привыкать к сложным монограммам, в которых порой даже невозможно понять, какие буквы их составляют, или изощренным узорам без конца и без начала. Мне приходилось выводить на кайме платья не просто слова, но даже стихи, поэтому с тем, что было на оставленном для меня небольшом (величиной с ладонь) рисунке, я надеялась справиться без особого труда.

То, что работу нужно было выполнить шнуром, облегчало мою работу, если, правда, я сумею разобраться, где у этой буквы начало. Это может показаться странным, но вышивку нельзя начать просто так, откуда-то из середины. У нее обязательно есть начало, и от этого зависит все.

Через несколько минут пристального изучения рисунка, я знала его наизусть. Я могла бы с закрытыми глазами повторить все бесконечные изгибы идущей линии, все петли и повороты, все переплетения, он улегся на полки моей памяти с правом несомненного собственника. И только тогда, когда мой палец с начала до конца смог повторить рисунок на столе, при этом ни разу не оторвавшись от столешницы, я поняла, как нужно делать. Теперь я знала, откуда начинать и где это должно закончиться.

Я была так поглощена работой, что даже не заметила угрюмой Тирты, молча поставившей маленький поднос со скромным завтраком – молоко, мед, белый хлеб с маслом – и также молча исчезнувшей.

Я наскоро жевала, досадуя, что это отрывает меня от работы, и думала только о том, как возьму в руки иглу.

Кто смотрит на только что натянутый холст с кистью в руке и прикидывает первый мазок краской, перед кем лежит чистый лист, перья тщательно очинены, а мысли неудержимо просятся на бумагу, только такие могут понять меня. Предвкушение творчества – вот что это такое.

Переведя рисунок на шелковую ткань, не торопясь натянув ее на небольшие деревянные пяльцы и передвинув стол поближе к распахнутому окну, я приступила к работе.

«Шнур выкладывать – это не гладью вышивать, – воодушевленно думалось мне, – это гораздо проще. Всего-то и надо, что уложить шнур по линии рисунка и аккуратно прикрепить его к натянутой ткани тонкой шелковой нитью».

Как же я ошибалась! Как я была наказана за свою самонадеянность! Еще пять минут назад я недоумевала, почему Селина не смогла справиться с рисунком. Не так уж он и сложен, а она вовсе не неумеха, но, взяв в руки золотой шнур и сделав первый стежок, я застыла в растерянности: шнур извивался, как живая змея, и совершенно не желал быть пристегнутым к ткани!

Пока я вонзала иглу в ткань, шнур выскальзывал из-под пальцев, как смазанный жиром. Он вырывался из-под булавок, которыми я его прикрепляла к ткани. Приноровившись, я сильнее прижала его, пытаясь закрепить стежком, но он сам по себе дергался, не желая ложиться точно по нарисованной линии. Я рассерженно дергала иглу, но при этом рвала шелковую нить. Немного отдышавшись и успокоившись, я начинала снова. И все повторялось.

Поковырявшись и так, и этак, я с недоумением и расстройством отложила пяльцы. Шнур, в очередной раз изогнувшись, свернулся клубочком.

Вот ведь незадача. Что же мне делать?

А что я раньше делала, когда раз за разом рвалась непрочная тонкая нитка, принося в безупречный рисунок беспорядок?

«Дорогу осилит идущий, дело подчиняется упорному», – упрямо твердила я и начинала все сначала, пока не добивалась своего.

А разве сейчас у меня есть выбор?

Тяжело вздохнув, я положила шнур на ладонь. Была какая-то странность в его внутренней теплоте, будто не один час лежал он на ярком весеннем солнышке и теперь неохотно отдавал это тепло моим пальцам. Шнур как шнур, необычайно тяжелый, почти не перекрученный, нити плотно прилегают друг к другу, как приклеенные, однако никогда еще при мне ни один шнур не вел себя, как дикая кошка, которую нужно понемногу и осторожно приманивать куриным крылышком.

Прошло немало времени, прежде чем мы друг к другу привыкли и я смогла сделать несколько первых стежков, закрепив шнур там, где положено. Работа обещала быть долгой.

…А потом все само собой пошло-поехало, и я по привычке запела старую песенку, которую обычно пела, вышивая: