Анна Шведова - Золотошвейка

Этих двадцати минут хватило, чтобы отец заперся в кабинете до вечера, отказываясь видеть кого-либо и разговаривать с кем-либо.

И только поздно вечером, когда лавка и мастерская совсем опустели, отец позвал меня к себе.

– Ты уже знаешь, что я хочу сказать тебе, девочка, – печально сказал он, не то утвердительно, не то вопросительно. Его глаза подозрительно быстро моргали, а руки теребили неожиданный для него платочек, подскакивая на солидном брюшке.

– Но почему, почему я должна туда ехать? – возмутилась я со страхом. – Ты же слышал, что случилось с Селиной?

– Она все наврала. Граф отправил ее обратно, а она сказала, что сбежала. Селина вела себя неправильно. А тебе нечего бояться, Кэсси. Ты девушка благоразумная, у тебя все получится, – отец был непривычно мягок и, похоже, забыл, что я не маленькая девочка.

– Они что, пригрозили тебе? – внезапно догадалась я.

Отец тяжело вздохнул, но все же ответил:

– Барон Хэмма сказал, что приложит все силы, чтобы вывести Селину на чистую воду. Она ведь опорочила вроде как честного человека. Сделает так, что ни одна семья в городе нас не примет. Что ни один приличный клиент не войдет в нашу лавку. Да мало ли что может сделать облеченный такой властью человек? А если ты поедешь в замок и не сбежишь, то и он дело замнет. Не хочет голова ссориться с графом, очень не хочет.

«И очень боится его,» – мстительно подумалось мне. Уж я-то точно боялась. Чем больше я слышала об этом таинственном графе, тем гадостнее мне становилось. Уж больно длинные у него руки, если, не выходя из своего далекого замка, он может запросто растоптать не угодных ему. А что будет со мной, если, по рассказам Селины, даже на крик никто не придет? Разбирайся потом. И кто, собственно, с кем разбираться будет? Разве кто пойдет против графа? Я покрывалась холодным потом, живописно рисуя картины своего мученического пребывания в замке, и умоляющими глазами смотрела на отца. Говорить мне было нечего.

– Эх, – внезапно отчаянно решился отец, – была не была. Не беда, девочка. Продадим лавку, мастерскую, дом, подадимся в другой город. Везде люди живут, везде золотошвейки нужны.

Вот-вот, везде нужны, даже в замках колдунов. И все-таки, зачем я ему понадобилась? А вслух спросила:

– Да кто у нас купит? За бесценок же продадим.

– Ну и пусть. Только не отдам я тебя никакому колдуну! – и поцеловал меня в лоб. На нос мне капнула нечаянная слеза. – Иди, девочка. И не печалься. Выдержим.

Свежесть напоенного росой воздуха, оглушительный писк носящихся в воздухе ласточек, манящий аромат первых ранних булочек, шуршание метлы дворника и даже легкая перебранка молочника, застрявшего со своей тележкой, с мясником, спешащим со свежей вырезкой на Верхнюю площадь к дому градоначальника, – что может быть лучше жизнерадостного летнего утра?

Я с грустью оглянулась на родной дом, улыбавшийся мне всеми своими распахнутыми окнами и длинными цветущими гирляндами, украшающими карнизы, поправила сумку, переброшенную за спину, тяжело вздохнула и отправилась в путь. Ни заложить коляску, ни просто оседлать лошадь я не рискнула, во-первых, потому, что наша единственная коляска требовала починки и нынче стояла в печали в углу, а во-вторых, я просто этого не умею. Да и верхом я ездить могу примерно так же, как корова кататься на коньках, с той только разницей, что корове падать ниже. Просить слуг не хотелось: отец, узнав, явно устроит им взбучку. А вот пешком, даже миль десять (я явно с ума сошла!), это – пожалуйста. С передышкой, потихоньку, глядишь, и дойду. Когда меня хватятся, я уже далеко буду. А вот если буду ждать, пока градоначальник пришлет эскорт (да и пришлет ли после селининой выходки?), отец найдет мотивы, чтобы убедить меня остаться. А мне бы не хотелось быть убежденной – ни к чему это.

Город потихоньку просыпался. Чистенький, умытый, радостный, он встречал новый день игривым котенком, и мне, несмотря на все, что могло ожидать впереди, было удивительно спокойно. Я улыбнулась обсыпанному мукой старому булочнику, выглянувшему на минутку из окна поприветствовать меня, перебросилась парой слов с проходившим мимо знакомым учеником шляпника, помахала рукой толстушке-кухарке из дома напротив. Это был мой мир, в котором я прожила всю свою жизнь, мир, который я знала изнутри и очень хорошо. Меня окружали знакомые с детства люди, я знала их привычки, вкусы и слабости, я была среди них своей.

Так куда же и зачем я иду?

Размеренно цокая по брусчатке крепкими каблучками башмаков, я перешла мост и пошла вдоль реки, оставляя по правую руку Нижний город. У караулки я приветственно помахала рукой улыбаимся городским стражам, отчаянно скучавшим у внушительной будки, разукрашенной в цвета Кермиса, и тут с ужасом поняла, что город закончился. Все закончилось. Привычная жизнь, привычные люди, привычные обстоятельства. Теперь мне придется узнать, как можно жить иначе. Впрочем, не навсегда же?

Солнце поднималось выше, и под его лучами неумолимо исчезали последние капельки росы, приветственно сверкавшие в траве. Хорошо наезженная дорога, которой обычно пользовались все путники, спешащие на север, сегодня была удивительно пуста. Встретились мне несколько повозок, груженных какими-то корзинами, только ехали они в город. По правде говоря, я надеялась на обычных в это время попутчиков, но их не было. Что ж, не беда. По правую сторону вдалеке уже виднеется густой темный лес, там и покину я этот приветливый тракт, свернув на боковую дорогу, ведущую к самому замку.

Я еще была полна утренней радости, но страх перед будущим постепенно заявлял свои права на мое спокойствие. Куда и зачем я иду? Что со мной будет?

Я иду потому, что иначе и быть не может. Так и незачем об этом думать, и я раздраженно отмахнулась от назойливых мыслей. А страх… Страх всегда сопровождает то, что нам неизвестно.

Хорошо вокруг, дышится легко, идется легко… Так я дошла до леса. Треть пути, пожалуй, пройдена. Я присела на обочине, разминая не приученные к длительной ходьбе ноги и обмахиваясь пестрой косынкой. Парило, и это было странно. Солнце поднялось довольно высоко, а в небе по-прежнему не было ни облачка. Кругом кипела яркая жизнь, такая обычная в начале лета. Порхали бабочки, настырно жужжали жуки, стрекотали кузнечики, проносились птицы. Я так увлеченно рассматривала великолепие скромного земляничного листа, что не сразу услышала топот копыт, а услышав, вскочила, чтобы оказаться нос к носу с тремя всадниками, которые резко остановили лошадей и удивленно поглядели на меня.

– Привет, – мило улыбнулась я, лихорадочно переводя взгляд с лица на лицо, чтобы понять, наконец, кто это такие и грозит ли мне опасность. Темно-зеленые ладные мундиры с желтыми позументами, военная выправка, пистоли на боку, суровый взгляд, такой не характерный для легкомысленной летней конной прогулки по воздуху. Путнички-то явно при исполнении, и у меня отлегло от сердца – не разбойники. Изумрудная серьга в ухе одного из них вызвала смутные подозрения, но всадник догадался первым: