Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь

Робер тоже так думал. После сегодняшнего сна, после появления Мевена и вестей об Октавии Иноходец не сомневался — худшее позади.

Если бы щука прорыдала всю ночь, она бы выглядела в точности как вдова Арамона, но щуки не рыдают, а с коронованными или вроде того особами встречаются разве что возлежа на тарелках. Луиза сделала положенный реверанс и воззрилась на маркграфиню, сожалея, что рядом нет выходцев. Гаркнули б на ревнивую волчицу, и та убралась бы, если не в обморок, то в церковь. Страхи замаливать.

— Нам будет очень вас не хватать, — заверила волчица, — вас и вашей милой дочери. Знайте, что вы отнюдь не обязаны исполнять прихоти графа Савиньяка. Его власть кончается за пределами Надора, а вас желают видеть при дворе моей матушки, к тому же вам лучше воздержаться от горных дорог. Я доверяю своему врачу, а он настоятельно советует вам покой. Задержитесь до осени, и я охотно возьму вас с собой в Ноймар.

— Ваше величество так добры… — Лишнее «величество» всяко не помешает, но из Агмштадта нужно убираться.

— Вы оказали услугу талигойской короне, — нежно напомнила Урфрида, — за вас просит мой брат. Разумеется, я сделаю для вас все, что в моих силах.

Все, что в твоих силах, ты, милочка, делаешь, чтобы ухватить Савиньяка. Вот так и понимаешь, кто — королева, а кто, причеши ее хорек, урожденная дура, хоть и маркграфиня.

— Я была бы не достойна ваших добрых слов, если б отказалась помочь Проэмперадору, — почти всхлипнула Луиза. — Он, как и добрые подданные вашего величества, очень серьезно относится к гибели Надора. Мы с дочерью — единственные выжившие свидетели, и мы исполним свой долг.

Святая Октавия, ну и завернула! То есть для Герарда в самый раз, но для сорокалетней наседки… «Ха!» — как говорит покойный муженек, хотя долг, как его ни назови, долг и есть. Паруса эти дурацкие Зоины крепить надо, так что о Дворе пришлось бы забыть, даже не косись на Сэль ревнивая коза.

— Ваше величество, мы не можем остаться обе. — Селина! Вот только ее и не хватало… — Если маменьке нужен покой, поеду я. Мама, я все помню… Если его величество Хайнрих спросит про Надор, я расскажу, а вам лучше лечь.

Луиза растерялась, маркграфиня тоже. Отчего-то вспомнились Оллария, обморочная королева и блеющий король. Невинность с хитростью воистину гуляют по одним лужайкам, но Сэль не удержать. Супруга маркграфа это поняла и тотчас утратила интерес к едва не скончавшейся вдовице. Холодно кивнув «милой дочери», хозяйка пожелала гостьям доброго пути. Селина сделала положенный книксен, и — о ужас! — заколотые на скорую руку локоны рассыпались по обтянутым голубеньким батистом плечам. По-королевски рассыпались. Будь это Катарина, Луиза заподозрила бы утонченную месть, но дочка просто оплошала с прической. Травили и за меньшее.

— Сэль, — они возвращались длинными каменными коридорами, и Луиза старалась говорить спокойно, — если Бергмарк не королевство, это еще не значит, что можно нарушать этикет. Маркграфиня к тебе не обращалась.

— Прости, мама, — в незабудковых глазищах светилось честное раскаянье, — но ведь тебе сказали лежать. Доктор…

— Не понимает ни кошки! Сэль, тебе нравится Проэмперадор?

— Очень. — Ни заминки, ни опушенных глаз, ни румянца. Так признаются в любви к варенью. — Он что-нибудь придумает.

У него в Олларии мама, он ее не оставит… Ох… Я даже не знаю, как тебе сказать…

— Уж говори как есть. — Святая Октавия, ну что с тобой такой делать?! Только замуж за умницу с большой шпагой.

— Ты не волнуйся… Это не про Герарда и не от… господина Креденьи… Мама, не смотри так! Со мной все хорошо!

— Тогда с чего слезы? — буркнула ничего не понимающая капитанша. Что дочка темнит, было ясно еще вчера, но Луиза грешила на Зою, с которой Сэль и раньше вступала в заговор.

— Я… Давай когда придем. Я кошачьего корня заварю.

— Не нужно. От него спишь на ходу, а нам через час выезжать. Что все-таки стряслось?

— Я рассказала Проэмперадору про Циллу. Я говорила, что лучше бы ты сама. Он все равно к тебе приходил…

— Мне надо было лежать.

— Значит, доктор прав? Тебе нельзя ехать! Давай я! Савиньяк — очень добрый человек… как ее величество, только мужчина… И очень хорошо к нам относится.

— Проэмперадор — человек в самом деле хороший, — подбросила поленце на пробу Луиза. — Жаль, несладко ему сейчас: и война, и мать в Олларии.

С войной черноокий красавец как-нибудь да совладает, а вот с четырьмя бабами, одна из которых мертвая, причем с Зоей проще всего…

— Мама, тебе лучше остаться.

— Не говори глупостей. Ты мне что-то хотела рассказать.

— Ее… величество… Граф Литенкетте… Он…

Еще один красивый граф, но этот-то каким боком?

— Нет, это не мне кошачий корень нужен, а тебе! Давай отложим до вечера. На привале…

— Ее величество убили, — прошептала Селина. — Ричард… Кинжалом. Он его всегда с собой носил…

— Святая Октавия! — Луиза уставилась на дочь, не веря собственным ушам. — Катарина же умерла родами…

— Так объявили, чтоб не стало… как в Октавианскую ночь, а на самом деле это Ричард. Помнишь, Литенкетте писал, что ничего не случилось бы, если б мы не уехали? Мы думали, он это так… с горя… Ведь ты не доктор, что бы ты могла?

— Люди часто после беды думают, что могло быть иначе.

— Мама, но ведь могло! Ты бы заметила, что Дженнифер сняла с колокольчика язычок. Все вышло из-за нее.

— Это тебе Савиньяк рассказал?

— Да, — подтвердила Селина. — Ричард еще и Розалин убил… Чтобы не позвала на помощь, а сам сбежал. Маршал думает, что в Гаунау, а их король будет нас спрашивать про Надор и про Зою. Мама, ты как хочешь, а я ему скажу, что… что нельзя укрывать убийцу.

— Нельзя, — согласилась Луиза, с оторопью глядя на больше не льющую слезы дочь, — только, уверяю тебя, Савиньяк скажет, что нужно, сам. И все равно как-то не верится… Ричард — кукушонок, а не волк. Он ведь даже Айри пальцем не тронул.

— Это он. — Сэль сама сейчас походила на Катарину, когда та говорила про Колиньяров. — Ричард пытался отравить Монсеньора! Мама, он мог, и Айри это знала…

Люди радовались. Потерявшие почти всё бедняги с умилением смотрели на пышущую здоровьем кормилицу, прижимавшую к груди августейший сверток. Робер угадал — беженцы, как и сам он, в появлении Октавия видели добрый знак. Непривычно умиротворенный Проэмперадор узнавал и показывал молчащему Дэвиду «знакомых» — парня с дайтами, раздающего внукам затрещины Лысого Клода, еще более лысого аптекаря, подобравшего чужую девчушку старого кавалериста, старуху с цветком в горшке…

— Хорошо-то как, монсеньор, — сказал ставший кем-то вроде старейшины трактирщик Боннэ. — С принцем нас примут.