Eldar Morgot - Звезда Даугрема

Спрятавшись среди веток, Зезва осторожно вытащил голову и принялся осматриваться. Так, Большой Хребет по левую руку. Значит…значит, он шел правильно. Вроде бы. Ныряльщик нащупал на поясе флягу с вином. Замерзло, курвин корень! Стащил зубами перчатку, согрел теплом ладони горсть снега, и, когда снежинки начали неохотно таять, предложил Медвежонку. Малыш с удовольствием пожевал снега и хотел что-то ухнуть, но человек сделал страшные глаза, приложив пальцы к потрескавшимся губам. Мхеценыш озадачено нахмурился. Зезва порылся в карманах, достал кусок затвердевшего хлеба. И едва не остался без пальцев, потому что Медвежонок буквально вырвал зубами еду из его руки. С улыбкой прислушивался Зезва к сосредоточенному чавканью, вперемешку с удовлетворенным рычанием.

Метель почти полностью прекратилась, лишь жалкие остатки недавней злобной пурги лениво летали в морозном воздухе. Вокруг окончательно прояснилось, и Ныряльщик погрузился в мучительные размышления по дальнейшим действиям. Ыги тоже утихли, возможно, это был отряд, быстро проследовавший мимо оврага. Зезва несколько приободрился. Они немного выждут, посидят в овражке, а затем можно осторожно выдвигаться на исходные позиции, как сказал бы тевад Мурман. Как ты там, обжора усатый? Зезва улыбнулся.

Но этим разумным планам пока не суждено было сбыться, потому что хруст снега и приглушенные голоса снова донеслись до слуха Зезвы. А когда он понял, что источник звука находится в том самом овраге, где они прятались, отчаяние завладело всем его существом. Он ранен и едва жив от усталости. И с ребенком на руках…

Вот они. Зезва стиснул зубы. Лучники, лучники! Что они делают? Переговариваются, а один из ыгов, черноглазый, с огромной рыжей бородой и жестким, властным взглядом, показывает рукой вперед. Ныряльщик сдержал ругательство. Следы, они заметили его следы! Метель стихла, и снег еще не запорошил их.

Скрип снега раздался так близко, что Зезва замер на месте, прижимая мхеценыша к груди. Медленно, очень медленно он повернул голову на источник шума. Курвин корень.

Человек в монашеском плаще прошел так близко, что было слышно его прерывистое дыхание. Низко опущенный капюшон закрывал лицо, и сколько Зезва не старался, увидеть лицо так и не сумел.

Ыги молча ждали, пока человек в одежде монаха подойдет поближе. Рыжебородый стоял подбоченившись, с кривой усмешкой на губах. Монах остановился, в десяти или двенадцати шагах от места, где прятались Зезва и Медвежонок.

Бородач сплюнул в снег, быстрыми шагами приблизился к застывшему монаху, резко остановился и заговорил, время от времени взмахивая руками. Зезва простонал про себя: ыговский диалект был почти недоступен для его понимания, он лишь мог уловить знакомые слова, общие для душевного языка и аыга. «Кеманы», «Даугрем», «стены», «крепость»… Но смысл фраз ускользал от затаившего дыхание Ныряльщика.

Рыжебородый умолк, вопросительно уставившись на собеседника. Тот опустил капюшон еще ниже и тихо заговорил, изредка дергая правой рукой. Зезва вздрогнул. Он уже слышал этот голос… Или ему кажется? Долго и мучительно прислушиваясь, Ныряльщик пришел к выводу, аыг — не родной язык человека в монашеском плаще… Эх, вот бы рядом был отец Кондрат! Инок перевел бы этот диалог с множеством глухих, щелкающих звуков, характерных для душевных и ыговских диалектов.

Бородатый ыг коротко засмеялся, вытащил из-за пазухи свиток, развернул перед склонившим голову монахом. Зезва не видел, на что именно указывал с вопросительным восклицанием командир ыгов. Не понял и ответа, который после небольшого раздумья дал монах. Курвова могила, он слышал уже этот голос! Но где, где? Ныряльщик глотнул снега прямо с ветки. Заерзал Медвежонок, устраиваясь по-новому. Но где же лыжи или снегоступы человека в рясе? Неужели он пришел по снегу пешком? Словно в ответ донеслось ржание. Так, у незнакомца лошадь. Конечно. А раз он прибыл верхом, значит, Кеманы и тракт совсем близко. Зезва осторожно вытянул затекшую ногу, скривился от боли в руке. В глазах вдруг потемнело, и Зезва схватился за ветку. Ну, узкую, виляющую между гор дорогу вряд ли можно было назвать трактом, но все же…

Рыжебородый громко расхохотался, и с размаха ударил монаха по плечу. Горцы загоготали. Человек в капюшоне покачнулся, затем тихо присоединился к смеху ыгов. Вскоре бородач увел своих воинов, на прощанье еще раз похлопав собеседника по плечу. Тот некоторое время постоял, не шевелясь, затем, резко повернувшись, пошел в противоположную сторону, высоко поднимая ноги и проваливаясь в снег.

Зезва выждал еще некоторое время, потом осторожно выбрался из ельника и двинулся по следам монаха, справедливо полагая, что они приведут его к дороге на Кеманы. Словно чувствуя скорый выход ни тракт, радостно ухнул Медвежонок. Вскоре до их слуха донесся топот копыт. Монах даже не скрывался, просто пустил коня в галоп. Ныряльщик остановился, перевел дух. В глазах снова потемнело, и он пошатнулся. Тревожно рыкнул маленький мхец.

В третий раз Зезве стало плохо, когда они с мхеценышем медленно брели по заснеженной дороге. Здесь они проходили утром вместе с джуджами. Снова налетел ветер, закружил в безумном танце колючие иголки снежинок. Ныряльщик пошатнулся. Перед глазами пошли темные круги. На какое-то мгновение сознание ушло, и он опустился на снег. Зарычал мхеценыш. Зезва открыл глаза, стал озираться. Ветер, холодно. Нельзя терять сознание, замерзнут насмерть! Нельзя…

— Акер хр-р, — сказал мхеценыш, елозя.

— Что, малыш? — прошептал потрескавшимися губами Ныряльщик. Нельзя закрывать глаза! Вот только эти проклятые черные круги…

— Хы-рр! — не унимался мхец.

Неимоверным усилием Зезва поднялся. Руку и плечо он не чувствовал. Если бы сейчас появились ыги или снежные чудовища, то им не составило бы труда расправиться с теряющим сознание мзумцем.

— Знаешь, малыш… — Ныряльщик сгреб с ветки пригоршню снега, растер по лицу. — Мы ведь так и представились друг другу…

Мхеценыш, подняв голову, внимательно всматривался в лицо человека.

— Тебя как зовут? — прошептал Зезва.

— Хыр-р?

— Зовут тебя как, спрашиваю… — Ныряльщик ткнул себя в грудь трясущейся ладонью в рукавице. — Я — Зезва… Зезва по прозвищу Ныряльщик!

Карие глаза малыша чуть прищурились, неожиданно мхеценыш спрятал голову на груди человека. И снова удивительное тепло передалось Зезву, словно маленький лесовик пытался согреть раненого и замерзающего мзумца.

— Архр-р…

— Что ты говоришь, Медвежонок?

— Архр! — шевельнулся мхец.

— Архр, значит… — Зезва сглотнул тягучую, горькую слюну. Веки словно налились железом, он снова принялся шататься на ветру, широко расставив ноги в попытках сохранить равновесие.