Сергей Шведов - Око Соломона

– И в чем причина такой ненависти?

– По слухам, гуляющим по лагерю, Татикий сговорился с сельджукским атабеком Кербогой, дабы погубить крестоносцев, – вздохнул Боэмунд. – Слухи эти, скорее всего, ложные. Но, к сожалению, многие им поверили и теперь горят жаждой мести.

Танкред перестал жевать и пристально посмотрел на дядю. Князь Тарентский ответил на его взгляд волчьим оскалом, явив миру два ряда великолепных зубов.

– Есть у меня на примете один головорез, – задумчиво проговорил Танкред. – У него под началом целая банда отморозков. Эти способны убить любого за пригоршню серебра.

– Я рад, что мы поняли друг друга, племянник, – спокойно сказал Боэмунд. – Мы поможем великому примикарию сохранить жизнь. И тем самым избежим разлада в наших рядах.

Сиятельный Татикий пребывал в недоумении, чтобы не сказать в гневе. За пять дней он потерял четверых своих верных соратников. Причем погибли они не в стычках с сельджуками, а в лагере крестоносцев, убитые чьей-то предательской рукой. Увы, граф Тулузский, к которому Татикий пришел за разъяснениями, не понял беспокойства примикария и лишь посетовал на то, что дисциплина среди воинов Христа падает с каждым днем. Воровство стало уже нормой, а теперь вот докатились и до убийства. Сен-Жилль настоятельно посоветовал византийцам не носить с собой ни серебряных, ни золотых монет, а также спрятать подальше драгоценные каменья.

– Люди страдают от голода и готовы ради куска хлеба на любую подлость, – вздохнул благородный Раймунд. – Я сочувствую тебе, сиятельный Татикий, но ничем не могу помочь.

Примикария равнодушие Раймунда Тулузского покоробило. Он далеко не был уверен, что в данном случае речь идет только о золоте, тем более что двое из убитых не были ограблены. В последние дни Татикий не раз, проходя по лагерю, ловил на себе злобные взгляды и слышал недобрые слова, брошенные в спину. Нельзя сказать, что отношения византийцев и франков раньше были безоблачными, но до открытых угроз, а уж тем более убийств дело не доходило. Епископ Адемар обещал Татикию разобраться, но примикарий папскому легату не поверил. Адемар сильно сдал за последние месяцы, похоже, испытания, выпавшие на его долю, оказались непосильными для стареющего тела. Вот и сейчас он смотрел не на византийского военачальника, пришедшего к нему со своими бедами, а куда-то в угол, словно пытался увидеть там что-то важное для себя. Единственным человеком, разделившим тревогу примикария, оказался Боэмунд Тарентский. Более того, он подтвердил наличие заговора, направленного не только против Татикия, но и против императора Алексея Комнина.

– Имен не знаю, – развел руками Боэмунд, – но слухи множатся. Тебя обвиняют в предательстве, примикарий.

– Но ведь это наглая ложь, – возмутился Татикий. – Пусть я турок, но ни христианской вере, ни басилевсу никогда не изменял. Мне незачем сговариваться с атабеком Кербогой.

– Я тебе верю, примикарий, как самому себе, – прижал руки к груди Боэмунд. – Просто кому-то очень хочется рассорить крестоносцев с византийцами.

– Я потерял четверых своих близких друзей, – вздохнул Татикий. – И не могу с этим смириться.

– На этом наши враги строят свой подлый расчет, – пояснил Боэмунд. – Твои люди не бараны, примикарий, они не будут безропотно ждать, когда их прирежут из-за угла. Рано или поздно пельтасты взбунтуются. Крестоносцы не останутся в долгу, и наш лагерь утонет в крови.

– И что ты предлагаешь? – нахмурился Татикий.

– Вам лучше покинуть лагерь, – посоветовал Боэмунд. – Переждать пока улягутся страсти.

– Но ведь мы ждем атабека Кербогу!

– Боюсь, ты не дождешься, примикарий, – покачал головой граф. – Тебя могут убить не сегодня, так завтра. И твоя смерть послужит сигналом к истреблению пельтастов. А это в свою очередь повлечет разрыв между Константинополем и Римом, выгодный только нашим врагам.

– Но я представляю здесь в Сирии интересы басилевса!

– Об этом я и говорю, – кивнул граф Тарентский. – Убив тебя, заговорщики нанесут смертельный удар нашему делу. Если хочешь, я готов написать императору Алексею письмо, дабы обелить тебя от возможных наговоров и сплетен. Что же касается Сирии, то ведь мы все принесли оммаж императору. А одним из первых это сделал я. Ты можешь передать мне власть над краем, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы интересы басилевса были соблюдены.

Возможно, Татикий сомневался в искренности Боэмунда Тарентского, но, к сожалению, обстоятельства складывались не в пользу византийцев. Убийства пельтастов продолжались, ропот в лагере крестоносцев усиливался, и великому примикарию ничего другого не оставалось, как передать свои полномочия Боэмунду Тарентскому. Византийцы погрузились на галеры в порту Святого Симеона и отплыли на остров Кипр. На вождей крестового похода отъезд Татикия произвел очень неприятное впечатление. Готфрид Бульонский обвинил великого примикария в измене общему делу, а Алексея Комнина – в коварстве и равнодушии к торжеству христианской веры. Боэмунд Тарентский немедленно заступился и за Татикия, и за басилевса: в лагере назревал бунт, десятки византийцев заплатили своими жизнями за чью-то подлую интригу, а бароны пальцем не пошевелили, чтобы защитить или обелить своих союзников.

– А может, эти слухи правдивы?! – вспылил герцог Бульонский.

– Тогда о чем ты скорбишь, благородный Готфрид? – усмехнулся Вермондуа. – Татикий увел пельтастов и теперь нам не придется опасаться удара в спину.

Епископ Адемар попытался утихомирить страсти, но его слова не были услышаны разъярившимися баронами. В лагере крестоносцев нарастали панические настроения. Полгода осады не могли не сказаться на настроении людей. А подступающий голод заставлял многих терять голову. И в довершение всех бед, сельджуки сумели-таки собрать огромную армию во главе с атабеком Кербогой и теперь уверенно продвигались к Антиохии.

– Они нас сомнут, – сказал дрогнувшим голосом Роберт Фландрский, и ответом ему было угрюмое молчание баронов, разом растерявших весь свой пыл.

– Сомнут, – согласился с графом Боэмунд Тарентский, – если мы не овладеем Антиохией.

Готфрид Бульонский засмеялся, но тут же оборвал свой смех под осуждающим взглядом папского легата.

– Воля ваша, бароны, – продолжал спокойно граф Тарентский, – но если мы в ближайшее время не предпримем штурм города, то я вынужден буду покинуть Сирию. У меня накопилось дома масса дел, требующих моего присутствия.

– Это шантаж, благородный Боэмунд, – взвизгнул граф Сен-Жилль. – Ты собираешься нас покинуть на виду у многочисленных врагов. Это трусость, чтобы не сказать – предательство.

– Если ты так храбр, благородный Раймунд, то почему отказываешься от штурма? – поднялся во весь свой немалый рост граф Тарентский. – Возьми город, Сен-Жилль, и я первым признаю тебя его правителем.