Мэри Стюарт - Кристальный грот

Когда нас ввели, все притихли. Все взоры обратились к нам. Затем король поднялся, сошел с помоста и направился, улыбаясь и протягивая руки, к моей матери.

— Добро пожаловать, принцесса, — произнес он и повернулся, чтобы представить ее с церемониальной вежливостью королеве.

В зале зашелестел шепот, присутствующие начали переглядываться. Своим приветствием король явно дал понять, что не считает мою мать ответственной за участие Камлаха в недавнем мятеже. Он глянул на меня, бегло, но, как мне показалось, с острым интересом, кивнул в знак приветствия, потом взял мать за руку и возвел ее на помост. Кивок, и кто-то торопливо установил для нее кресло на помосте лишь на ступень ниже королевского трона. Он предложил ей сесть, затем он сам и королева вновь уселись в свои кресла. Пройдя вперед в сопровождении моих стражей, я оказался у помоста перед королем.

Вортигерн положил руки на подлокотники и сел, выпрямившись, переводя улыбчивый взгляд с моей матушки на меня с выражением приветливым и даже удовлетворенным. Гул шепотков стих. Тишина. Ждущие взгляды людей.

Но король, обращаясь к моей матери, сказал лишь:

— Прошу прощения, госпожа, что тебе пришлось против воли предпринять поездку в такое время года. Надеюсь, однако, это не причинило тебе больших неудобств?

Затем он произнес еще несколько обтекаемых придворных любезностей — присутствующие глазели и чего-то ждали. Мать наклонила голову и прошептала вежливые ответные слова; она сидела так же прямо и с тем же безразличным видом. Сопровождавшие ее две монахини, как служанки, стояли за спинкой ее кресла. Одну руку она держала у груди, касаясь пальцами маленького креста, который носила как талисман, другая лежала на коленях поверх коричневых складок одеяния. Даже в этом простом коричневом облачении она выглядела по-королевски.

Улыбаясь, Вортигерн сказал:

— А теперь не представишь ли нам своего сына?

— Моего сына зовут Мерлин. Он уехал из Маридунума пять лет назад, после смерти моего отца, твоего родича. С тех пор он жил в Корнуолле, при монастыре. Рекомендую его тебе.

Король повернулся ко мне.

— Пять лет? Ты был тогда почти ребенком, Мерлин. Сколько лет тебе сейчас?

— Семнадцать, повелитель. — Встретившись с ним взглядом, я не отвел глаз. — Что заставило тебя послать за мной и моей матушкой? Едва я вернулся в Маридунум, как твои люди силой взяли меня.

— Я сожалею об этом. Ты должен простить их усердие. Они знали лишь, что дело срочное и потому применили самый быстрый способ выполнить мою волю. — Он вновь обернулся к моей матери. — Должен ли я уверять тебя, госпожа Ниниана, что тебе не будет причинено никакого вреда? Клянусь в этом. Я знаю, что ты вот уже пять лет живешь в обители Святого Петра и союз твоего брата с моими сыновьями не имеет к тебе никакого отношения.

— И к моему сыну тоже, мой господин, — спокойно произнесла она. — Мерлин покинул Маридунум в день смерти моего отца, и с того дня вплоть до сих пор я ничего не слышала о нем. Но одно несомненно, в мятеже он не участвовал; он был ведь всего лишь ребенком, когда покинул дом — на самом деле теперь, когда я знаю, что той ночью он бежал на юг, в Корнуолл, я могу догадаться, что бежал он от страха перед братом моим Камлахом, который не был его доброжелателем. Заверяю тебя, милорд король, что если бы даже я догадывалась о намерениях Камлаха в отношении тебя, сын мой ничего о них не знал. Я теряюсь в догадках при мысли о том, что заставило тебя разыскать его и доставить сюда.

К моему удивлению, Вортигерн, кажется, совершенно не заинтересовался моим пребыванием в Корнуолле и даже не взглянул на меня еще раз. Он оперся подбородком на кулак и из-под бровей рассматривал мою мать. Его голос и вид были равно величественны и вежливы, но было во всем этом что-то, что мне не понравилось.

Неожиданно я понял, что встревожило меня. Даже во время разговора короля с моей матерью, когда взгляды их были направлены друг на друга, священники за королевским креслом смотрели на меня. И когда я украдкой, уголком глаза глянул на людей в зале, то обнаружил, что и они все смотрят на меня. В зале установилась тишина, и я вдруг подумал: «А теперь он перейдет к делу».

Он произнес спокойно, как бы размышляя:

— Ты так и не вышла замуж.

— Нет. — Веки ее глаз упали, и я догадался, что она вдруг насторожилась.

— Следовательно, отец твоего сына умер до того, как ты смогла заключить брак? Может быть, он был убит в бою?

— Нет, милорд. — Голос ее звучал спокойно, но чрезвычайно отчетливо. Я заметил, что руки ее шевельнулись и немного напряглись.

— Значит, он все еще жив?

Она ничего не сказала, лишь склонила голову так, что капюшон соскользнул вниз и скрыл ее лицо от присутствующих в зале. Но те, кто был на помосте, по-прежнему могли видеть ее. Королева смотрела с любопытством и презрением. У нее были светло-голубые глаза и большие молочно-белые груди, видневшиеся над плотно облегавшим тело корсажем. Маленький рот. Руки — такие же белые, как и груди, но пальцы были толстые и непривлекательные, как у служанок. Они были унизаны золотыми, эмалевыми и медными кольцами.

Молчание матери заставило короля сдвинуть брови, но голос его звучал по-прежнему вежливо:

— Скажи мне лишь одно, госпожа Ниниана — сообщала ли ты когда-нибудь твоему сыну имя его отца?

— Нет.

Звук ее голоса, сильный и уверенный, странно контрастировал с ее позой, опущенной головой и прикрытым лицом.

Это была поза женщины, которой стыдно, и я спросил себя: не приняла ли она эту позу, чтобы оправдать свое молчание. Сам я не мог видеть ее лица, но видел руку, сжимавшую складку ее длинного одеяния. Перед моим взором живо встала та Ниниана, что бросила вызов своему отцу и отвергла Горланда, короля Ланасколя. На это воспоминание наплыло другое, воспоминание о лице моего отца, глядящего на меня поверх залитого светом лампы стола. Я отогнал этот образ. Он так живо возник перед моим взором, что мне показалось чудом, как мог его не заметить целый зал людей. Тут я отчетливо и с ужасом осознал, что Вортигерн видел его. Вортигерн знал. Именно поэтому нас сюда и доставили. До него донесся слух о моем прибытии, и он теперь хотел лишь убедиться. Оставалось посмотреть, как со мной будут обходиться — как со шпионом или как с заложником.

Против воли, я, наверное, шевельнулся. Моя мать подняла взгляд и я увидел под капюшоном ее глаза. Теперь это был уже не взгляд принцессы; это был взгляд испуганной женщины. Я улыбнулся ей, и что-то вернулось в ее лицо, и мне стало ясно — она боится только за меня.

Я взял себя в руки и стал ждать. Пусть он делает ходы. Мне хватит времени парировать их, когда он покажет мне поле битвы.

Он повернул на пальце перстень.