Юлия Мельникова - Львив

— А что это за птица? — удивился дервиш.

— Аист. Она изящная, с длинными тонкими ногами и красивым узким клювом. На своих крыльях аисты приносят весну. Тогда мы поедем на старом возу по окраинам Львива, где возникнет галицийское текке. Я покажу тебе водопады, рассыпающиеся алмазными каплями, древние папоротники на замшелых валунах, черных саламандр, смазанных ядом, кручи и курганы, заросшие фиолетовыми крокусами, лавандой, мятой.

— Неужели они вырастут после такого снега?

— Вырастут. И то, что посадим мы, тоже прорастет и зазеленеет! — убеждал дервиша Леви.

— Махровыми цветами?! Как крокус?!

— Махровыми, бекташи, махровыми. А сакральным знаком этого станет благочестивый аист, птица добрая, заботливая. Может, в честь нее и назовут наш новый орден.

Польский каббалист Иегуда, прозванный позже ха-Хасид поверил в скорое наступление эпохи чудес и основал группу "хасидим", благочестивых. Произошло это вскоре после прибытия в Львив дервиша Бекташи, когда разрозненные общины саббатианцев находились на грани отчаяния.

Одни верили Шабтаю Цви, предсказывая его возвращение в 1706 году в городе с львиным гербом. Другие, не желая даже упоминать имя вероотступника, искали новые пути приближения дней избавления. Подражая аистам, странствующим птицам, каббалист Иегуда путешествовал из города в город и в синагогах, со свитком Торы в руках, призывал народ к плачу, покаянию, непрерывным постам, чтобы ускорить пришествие Мессии. У него оказалось много последователей, которые, бросив семьи, возложили на себя тяжкие обеты, скорее уместные для христианских отшельников, чем для иудеев. Испытания, которым подвергались дервиши ордена Бекташи, казались аскетам — «хасидам» слишком легкими.

Бекташи, говорили поклонники Иегуды, выбрали самое простое — добровольное безумие.

Подумаешь, переночевать в обитаемой барсучьей норе, это не испытание! Они изображают юродивых во имя Всевышнего, но сомневаемся, что такой обман угоден.

— Сходить с ума надо правильно! — решили наиболее рьяные «хасиды».

Они стали скитаться полураздетыми и босыми, не оставаясь на одном месте больше двух дней, называя это вечным странствием. Подолгу постились, почти целыми днями читали покаянные молитвы, где обличали себя самыми бранными словами. Народная молва рассказывает о раввине Шимшоне, голодавшим около 6 лет и умершем в полном истощении. Его тело ничем не отличалось от мощей. Нашлись те, кто уверял, будто католики ночью вырыли только что похороненного раввина Шимшона из могилы и отвезли в одну из обителей. Затем исхудалый труп разделили на части, чтобы заменить ими мощи христианских святых. (История совершенно бредовая, но точно выражающая настроения галицких евреев)

Другие «люди-аисты» решили пойти пешком в Иерусалим, завернувшись в белые саваны, чтобы напугать турецкого султана и заставить его отдать евреям Эрец Исраэль. Если бы эти странники заранее спросили у христиан, то узнали, что подобные «крестовые походы живых мертвецов» уже не единожды проваливались, а турки ничуть не боялись пилигримов в саванах и продавали их в рабство. Но они не стали спрашивать, пошли налегке в сторону Валахии, надеясь через пару лет, минуя Трансильванию, Балканы и Адриатику, попасть через Средиземное море на Ближний Восток [34] Окружной маршрут был выбран намеренно. .

По дороге к ним присоединялись все новые и новые люди, странники шли, распевая псалмы, держа вышитые шелком знамена со львами, оленями и оливковыми ветвями. Свой поход фанатик Иегуда объяснял как «алию», восхождение евреев из болота рассеяния на прекрасные холмы утерянной Родины. Сами скитальцы называли себя «олим» — совершающие восхождение. Большинство «олим» не достигли Святой Земли, сгинув в дороге. Иегуда ха-Хасид умер в Иерусалиме через три дня после того, как его иссохшая левая нога ступила на Масличную гору. Правую ногу ему отрубили топором в глухой арабской деревне, так как каббалиста нечаянно укусил скорпион, и началась гангрена. Опираясь на костыль, Иегуда воплотил свою мечту. Похоронив его, паломники разбрелись по всему Востоку.

Часть их влились в общины еврейских мусульман «денме», часть осталась в Тверии и Цфате изучать лурианскую Каббалу, несколько совсем отчаянных присоединились к еврейскому племени бедуинов «рехавия», решив дожидаться Мессию поближе к Иерусалиму. Они кочевали на верблюдах, и, если б не иврит, ничем другим не отличались от арабских соседей.

Но, несмотря на это, движение благочестивых продолжало развиваться…

История, приключившаяся со шляхтичем Гжегожем, может показаться невероятной, но она была на самом деле. Когда счастливый пан вышел из костела с юной супругой и услышал о нападении турок, Гжегож подумал, что отлучка его не будет долгой. Вылазки небольших турецких отрядов в Подолию тогда происходили достаточно часто, иногда по несколько раз в месяц, шляхта стремительно отбрасывала турок к одним и тем же рубежам, допуская лишь мелкие стычки. Опасного боя никто не ожидал.

— Быстренько выполню свой долг, отгоню турок с татарами, чтобы они не посмели пойти дальше, к Львову, — обещал он, — и сразу же вернусь к семейному очагу. Это дело трех-пяти дней, дорогая.

Пани Сабина кивнула. Ей оставалось только наблюдать, как муж садится на коня и исчезает. Все эти три года о пане Гжегоже не было никаких вестей. Его не объявили ни мертвым, ни живым, не встречали среди пленных, но и не находили мертвого тела.

И вдруг, внезапно, как гром среди ясного неба, пан Гжегож вернулся живым, но с перерубленной острым клинком левой рукой, ставшей сухой, тонкой, слабой. Не было при нем и старинной, еще прадедовской, сабли, черного арабского скакуна, да и одежда вся с чужого плеча, не по росту, рукава длинные, рубаха широкая, сапоги тесные, шитые не на его большую ногу. Первыми, кто увидел Гжегожа после исчезновения, стали родители Сабины, коротавшие зиму в имении около Злочева. Потерянный зять приехал к ним в поздний час, даже не стучась в дубовые ворота, а тихонько проникнув сквозь тайную калиточку. Осторожность Гжегожа понятна: человеку, возвратившемуся от турок, лучше не показываться на глаза святой инквизиции и отцам иезуитам, коими кишел Львив.

Да и старые друзья могли испугаться, решив, будто Гжегож восстал из мертвых, если он явится перед ними, не предупредив заранее.

Родители пани Сабины сделали все, чтобы поскорее развеять опасения Гжегожа, будто за эти несколько лет, проведенных в местах, взятых турками, ему придется расплачиваться подозрениями в предательстве.

— Ты ни в чем не виноват, — заявили ему тесть и теща, — ни перед нами, ни перед Сабиной. Если же из-за этого у тебя будут какие-нибудь неприятности, то мы их уладим, не переживай! Только расскажи нам честно, ничего не утаивая, обо всех своих испытаниях.