Юлия Мельникова - Львив

— Но Коэн умен, — опасались иезуиты, — он обожает диспуты, да к тому же убежден, что иудеи — большие христиане, нежели носящие кресты. Он все наши слова перевернет по-своему, и публика поверит Коэну.

— Тогда сделаем суд закрытым, — сказал Несвецкий, — проведем его в стенах нашей коллегии, за семью замками, в присутствии инквизиторов и высшего священства. Я даже приглашу кардиналов из Ватикана…

— А обвинять в ритуальных кровопролитиях будем? — поинтересовались у Несвецкого.

— Надо розовой мацы испечь, с красящим соком, чтобы она казалась замешанной на христианской крови. Я соберу все, что говорил Коэн о христианах, и этого вполне хватит, чтобы взвести его на костер — хвастался иезуит.

Этим утром Нехемия Коэн, как обычно, проскользнул в «асиру» через черный ход и сел на позорное кресло из кабаньей кожи.

— Г-споди, прости меня, грешного — прошептал он, начиная водружать на голову обруч тфиллин с маленькой коробочкой. Коэн уже обмотал руку тонким черным ремнем, как дверь комнатки распахнулась.

— Раввин Нехемия Коэн Лембергер? — спросили его иезуиты.

— Я — сказал Коэн.

Нехемию Коэна вели в темницу на глазах всей Староеврейской улицы, прямо в полосатом молитвенном одеянии, накинутом на плечи. Кто-то сочувствовал ему, кто-то злорадствовал.

— Коэн расплатится за содеянное. Он заслужил смерти.

— Коэн станет мучеником и тем самым смоет свой главный грех, клевету на Шабтая Цви.

— Коэн избежит костра, раз ему ничего не стоило орать на весь Стамбул, что он мусульманин — шипели саббатианцы. Он найдет способ договориться с инквизицией.

Процесс мог бы и не состояться, если бы незадолго до иудейской Пасхи, ранней весной 1676 года, из богатого дома шляхтичей Любомирских не пропала шестилетняя Злота, незаконная дочь горничной [39] В основу этого эпизода легла так называемая Сандомирское дело 1698 года. . Злоту держали в черном теле, заставляя выполнять грязную работу, и гоняли по городу с мелкими поручениями. Лавочники Львива хорошо знали эту маленькую, светлоголовую девчушку с большими синими глазами, одетую в старые платья, прибегавшую к ним купить то свечей, то мыла, то соли.

О ее происхождении судачили, что Злота — дочь одного влиятельного магната, что она слишком изящна и мила для простолюдинки. За это девочку нещадно били не только господа ее матери, но и прислуга Любомирских, которая вроде бы должна была жалеть Злоту.

И вот в конце марта Злота пропала.

Кухарки послали ее за смоквами для десерта, но прошло полдня, а девчонка все не возвращалась. Сначала подумали, что она попала под лошадь, или заблудилась в хитросплетении греческих лавок, или даже убежала от постылой жизни куда-нибудь за город. Ее мать — раньше, кстати, Злоту не жаловавшая и называвшая ее не иначе как «мое проклятие», вечером отпросилась у Любомирских, побежав по лавкам. Греки и армяне единодушно сказали, что сегодня Злота к ним не заходила.

Предположили, что у девчонки, пока она шла за смоквами, кто-то отнял деньги, и она до ночи не покажется, опасаясь трепки.

— Придет еще, — сказала горничная, — плачет где-нибудь в закоулке.

Но ни следующий день, ни через неделю Злота не объявилась. Начали розыск. Нашлись свидетели, видевшие, как маленькая девочка одна входила в Жидовские врата и с тех пор бесследно исчезла. Во всем еврейском гетто устроили повальные обыски. Заглядывали не только в убогие жилища, но и проверяли подвалы, сараи, выгребные ямы, вскрывали полы, разбивали стены. Нашли много чего, только не Злоту.

Тем временем приближался Пейсах. На Староеврейской улице вытряхивали хлебные крошки и устраивали великую уборку. Ни единой частички квасного не должно оставаться в доме всю неделю. Кипела работа в пекарне: пекли мацу. Портные не успевали расправиться с ворохом заказов: беднота справляла себе обновки к празднику. Вечером 14 нисана домочадцы, чистые и в новых костюмах, садились за стол с первой звездой.

Семь дней Пейсаха — это единственные семь дней, когда еврей Львива считает себя господином.

В Пейсах он сам себе Чарторыйский и Собесский. Он сидит, облокотившись в кресле, словно пан, и радуется побегу из Мицраима. А лайла азе кулану месубим , напевает он, поглощая со старинной тарелки сладкие яблочки, растертые с орехами, медом и корицей.

Дверь открыта. По поверью, в дни Пейсаха дома праведников навещает Элияху-ха-нави, Илья-пророк. Хрустят тонкие лепешки мацы, хлеба бедных.

Вспоминает тонны жаб, свалившихся с неба, воды Нила, вскипевшие в кровь, песьих мух, затмивших солнце. И 40 лет блужданий по Синаю. В Израиль, конечно, можно было прийти за месяц, но нация рабов не имела права ступить на Землю Обетованную. Израиль — страна свободы. Когда евреи станут по-настоящему свободными людьми, Б-г вернет их домой.

А пока — желтые шапки, ворота гетто, подкинутый в синагогу трупик синеглазой Злоты. Его найдут завернутым в свиток Торы.

И начнется новое судилище. Раскалятся решетки жаровен, заработают дыбы, заскрипят щипцы и клещи. Не остановить патера Несвецкого. Обывателей, со страху бежавших в предместья, он прикажет отлавливать и доставлять в подвалы инквизиции, а имущество их отбирать в казну. Спасти евреев Львиного города может только сам Нехемия Коэн, если согласится взвалить на себя все обвинения и взойти на костер.

Вечером пани Сабина, закутавшись в турецкую шаль, выскользнула из дома и побежала в аптеку герра Брауна «Под серебряным оленем» за сонным зельем. Незадолго до того ей передали записку от Леви, где было написано только одно слово — сегодня.

Волнуясь, пани дернула ручку дубовой двери.

— Я не очень поздно? Вы не закрываетесь? — спросила Сабина у герра Брауна.

— Что вы, пани, — ответил немец, — в это время мы как раз и нужны.

— Мне, пожалуйста, вот это — и пани подала аптекарю бумажку.

Герр Браун прочитал ее, мрачнея.

— Что, нет?! — испугалась ясновельможная.

— Есть, есть, — поспешил успокоить ее аптекарь, — только это средство очень редкое и дорогое. Вы уверены, что хотите его попробовать?

— Я уверена — сказала Сабина.

— Яцек! — позвал герр Браун своего помощника, — принеси госпоже сонное зелье.

— Мигом — сказал Яцек и скрылся в подсобке. Признаемся: Яцек был шалопай отменный. Фармакология давалась ему с трудом. Он путал этикетки, умудряясь, например, на склянку с анисовыми каплями наклеить надпись «касторка», а сушеных аспидов засунуть в одну коробку с гомеопатическими шариками. В шкафчике с ядами и сильнодействующими снотворными у него царил абсолютный беспорядок. Посетители, впрочем, этого не замечали, считая, что все лекарства разложены по своим флакончикам и снабжены правильными этикетками. Но то был обман: аккуратно разложенные по полочкам баночки были безбожно перепутаны. Мышьяк и ядовитые коренья лежали вперемешку с безобидными пастилками против запоров, этикетки были наклеены косо, а надписи на них — неразборчивы.