Дмитрий Казаков - Демоны Вальхаллы

Вильям хотел просто развернуться и уйти, когда из недр квартиры донесся женский голос:

– Кто там, дорогой?

– Не знаю, – отозвался мужчина. – Солдат какой-то…

– Что? – Джудит появилась в дверном проеме. Волосы ее оставались такими же черными, глаза – яркими, а губы – пухлыми, но годы брали свое едва заметными морщинками у глаз и уголков рта, оплывшим лицом, начинающей полнеть фигурой. – Вильям?

– Клянусь четверкой, зря я сюда пришел, – буркнул Вильям, ощущая, как тяжелеет на сердце. – Извини. Пойду.

– Погоди! – Джудит всплеснула руками. – Чарльз, выйди на минутку…

Мужчина вздохнул и ушел вглубь квартиры, оттуда донесся преувеличенно громкий звук стереовизора.

– А я ведь ждала, Вильям, – сказала Джудит и глаза ее заблестели, – долго ждала. Почему ты не вернулся? Почему выглядишь так… так молодо?

– Среди звезд, – выдавливать из себя слова удавалось с большим трудом, будто они обрели тягучесть патоки, – время идет по-другому… Зря я сюда пришел. Прощай!

Вильям развернулся и зашагал прочь. До жути хотелось обернуться, когда за спиной всхлипнули, но он сдержался. Войдя в лифт, закрыл глаза, будто прячущаяся под веками темнота могла укрыть от рвущей сердце боли.

На улице шел дождь, капли оседали на волосах, текли по лицу, охлаждали пылающий лоб.

– Клянусь четверкой, – пробормотал Вильям и зашагал в сторону "Красного мира".

За прошедшее время бар сильно изменился – тяжелую мебель из темного дерева сменил металл и пластик, за стойкой хозяйничал незнакомый тип с надменным взглядом, но за столиками буйно орали и пили такие же парни в красных шарфах, как и пятнадцать лет назад.

На вошедшего чужака, да еще и в военной форме, поглядели с недоумением. На мгновение стало тихо.

– Вильям? – отдаленно знакомый хриплый голос полнило недоумение. – Это ты?

– Ага, – он облизал пересохшие губы. – Клянусь четверкой, все еще я…

Через пять минут он сидел за столиком, а приятели, все до одного постаревшие, пялились на него с изумлением. В окружении этих обрюзгших, полысевших мужчин Вильям ощущал себя неуютно, как вор, забредший в компанию обокраденных, и поэтому вливал в себя кружку за кружкой.

Даже новость о том, что "Ливерпуль" за последние годы трижды становился чемпионом, Вильяма не обрадовала. Вспоминался тот вечер, когда он был тут в последний раз, и из-за которого попал в Звездный Легион. Что самое странное, совесть при этом молчала.

– А что было там, на войне? – спросил один из приятелей, когда футбольная тема оказалась исчерпана.

– А ничего, – Вильям глянул на индикатор легионера, невозмутимо отсчитывающий секунды. – Кровь, дерьмо и пот… и все…

– А эти, тритонианцы? Они вправду такие отвратительные, как показывали? И воняют дерьмом?

Вильям вспомнил серую чешую, оскаленные зубастые пасти, кровь, такую же красную, как у людей, и ощутил, как сердце тяжелеет от злости.

– Отстань, клянусь четверкой, – сказал он, – а то врежу…

– Чего? – любопытный вытаращился легионеру в лицо. – Да ты кто такой? Приблуда! Дерьмо военное!

Облегчение было почти такой же силы, как и оргазм. Тягостный разговор превратился в обыкновенную драку. Вильям счастливо вздохнул и треснул собутыльника в морду.

Тот с возмущенным писком исчез под столом.

Дальше пропитанное пивом сознание начало меркнуть. Вильям помнил, как махал кулаками, как текла кровь из распоротой обо что-то ладони, как по лбу вскользь задела табуретка.

– Всем стоять! – рявкнули за спиной и, судя по тому, что тело тут же охватила судорога электрического удара, этого приказа он не выполнил. Ноги подогнулись и меркнущие далеко в вышине лампы оказались последним, что Вильям запомнил.

Глаза открывались так плохо, словно их залили смолой, голова трещала, а во рту царила сушь Урдистана.

Вильям поднял веки, огляделся и понял, что находится в смутно знакомом месте, хотя совершенно не помнит, как сюда попал. Он лежал на узкой и очень неудобной койке, а прямо перед носом виднелась стена – серый, изъеденный временем бетон.

Вильям попытался развернуться, и со второй попытки ему это удалось. Напротив, на точно такой же койке, расположенной через узкий проход, сидел бритый наголо мужик лет пятидесяти.

Он тоже показался смутно знакомым.

– Где я? – спросил Вильям, совершив форменное насилие над языком и губами.

– В тюрьме, ежкин кот! – сказал бритый. – Не узнаешь?

Память услужливо подкинуло воспоминания пятнадцатилетней (или трехлетней?) давности.

– Руфус, клянусь четверкой?

– Кто же еще, ежкин кот! – бритоголовый уголовник поднялся и прошелся по камере, демонстрируя голый, изрезанный наколками торс. – А ты здорово выглядишь, парень! Хотя вчера ночью был, ха-ха, не очень…

Вильям потер лоб. Мысли в тяжелой, как чугунок, голове ворочались с трудом.

– Клянусь четверкой, надеюсь, что вчера я никого не убил…

Вспомнилась разрезанная рука, поцарапанный лоб. К собственному удивлению, Вильям не ощущал ни там, ни там никакого дискомфорта. Да и по роже ему съездили несколько раз, синяки должны были остаться.

– Умойся, – посоветовал Руфус. – Легче будет, падлой буду!

Вильям поднялся, с трудом всунул ноги в ботинки. По пути к санитарному блоку едва не упал от навалившегося головокружения. Ополоснув лицо холодной водой и глотнув из крана, глянул в зеркало. Кожа на лице была чистой, без следа побоев или порезов.

Поднял руку. Там, где вчера скалился окровавленным ртом шрам, не осталось ничего.

– Клянусь четверкой, – пробормотал Вильям. – Или все привиделось?

Скользнула мысль, что в крови могли сохраниться остатки регенератора, которые и уничтожили все следы, но Вильям ее отверг – слишком много времени прошло с того раза, как ему вводили чудодейственную жидкость.

Стальная дверь, ведущая из камеры наружу, издала устрашающий лязг и открылась. Внутрь заглянул высокий и толстый тип в полицейской форме. С пояса его свисала дубинка, а в руках имелась связка электронных ключей.

– Вильям Снарк? – спросил толстяк, глядя на легионера со странной смесью презрения и уважения.

– Ага, – ответил Вильям.

– Собирайся, – сказал полицейский, – и идем со мной.

Из камеры его вывели в длинный, как туннель на перевалочной станции, коридор. Тут поджидал еще один полицейский, чернокожий и тощий, как палка. Он деловито надел на Вильяма наручники и пристроился сзади.

Долго шли меж белых стен с такими же белыми дверями, на которых выделялись цифры, нанесенные красной светящейся краской. Перекрывающие коридор решетки с негромким жужжанием отъезжали в сторону, чтобы вернуться на место за спиной заднего конвоира.

Вильям спокойно шагал, куда велели. Суд, приговор, возможное наказание за учиненный вчера дебош – все это после испытанного за годы войны казалось ерундой, не стоящей внимания.