Михаил Тырин - Отраженная угроза

— Героическая у нас охрана.

— Ничего героического. Они отрабатывают свои обязательства. Знаешь, что такое корпоративный контракт? Они подчиняются не местным боссам, а своей гильдии.

Сенин кивнул и пошел дальше.

— Дай знать, если что-то придумаешь! — бросил ему вслед Рубен.

Сенин вошел в дверь, за которой им устроили туалет. Обычная комнатушка с голыми стенами, без мебели. Одно окно, заваренное металлическим листом. Два ведра у стены. Уже ощутимый запах нечистот.

Сенин подошел к ведру и сделал то, что и положено делать в туалете. Хотелось помыть руки, но такой роскоши здесь не предусматривалось.

Он медлил, продолжая стоять в пустой гулкой комнатушке. Возвращаться в зал не хотелось. Там витало ощущение общей большой беды, а это похуже, чем туалетная вонь из ведра.

Постояв еще немного, Сенин вытащил из кармана тюбик с кремом-эпилятором, подарком местного самодержца Каспера. Выдавил на ладонь желтоватую массу с цветочным запахом, немного помедлил и начал втирать в свою бороду.

Он не мог толком объяснить себе, зачем это делает. Наверно, увидев внезапно увядшего и поникшего Рубена, Сенин сравнил его с собой. И не захотел быть похожим. У критической черты нужно достойно выглядеть.

На коже чувствительно защипало, организм не привык к таким препаратам. Выждав положенные пять минут, Сенин снял куртку и вытер лицо. Клоки жестких черных волос упали на пол, Сенин носком ботинка отогнал их в угол.

Теперь ему хотелось взглянуть в зеркало, но и зеркала здесь не имелось.

«Ничего, скоро посмотрюсь в двойника», — подумал он и вышел в зал.

Он нашел место, где спрячется. За панелью состояния было полметра пустого пространства. Как раз хватит, чтобы втиснуться и затихнуть.

На его месте спал какой-то толстяк, Хэнк лишь молча развел руками. Осмотревшись, Сенин заметил, что возле священника собрался народ. Места там было немного, но оттуда веяло спокойствием, и хотелось быть рядом.

Найдя себе уголок, Сенин расстелил куртку и лег, глядя в потолок. Священник тихо и монотонно говорил что-то, его не перебивали. Действительно, рядом с ним было спокойно.

И всё-таки его путешествие по этому залу не прошло даром для настроения. Возможно, он за короткое время увидел слишком много лиц, взглядов, пораженных страхом и бессилием.

Он и раньше такое видел, но всегда со стороны.

Впервые он смотрел на беду не с безопасного расстояния, а варился в ней, прикасался, чувствовал ее холод и запах.

Сквозь сон слышался грохот, похожий на далекую грозу. Сенин открыл глаза и приподнялся. В полутемном зале все спали.

Это была не гроза, а грохот выстрелов, приглушенный стенами. Потом по полу пробежала ощутимая дрожь, и в ближайшей к Сенину стене вдруг образовался большой проем. Бетон осыпался, подняв кучу пыли.

Сквозь дыру было видно, как на улице мечутся лучи прожекторов. И вдруг их заслонил силуэт человека — высокого, плечистого, в шлеме и угловатом бронежилете. Он легко заскочил через проем и замер. Потом сделал несколько осторожных шагов вперед.

Сенин его тут же узнал. Разве можно не узнать самого себя?

«Ну, вот и всё», — мелькнула холодная и острая, как бритва, мысль.

Двойник шел прямо к Сенину. А тот не мог пошевелиться. Да и что толку теперь шевелиться?

Он всё же двинулся, перевернулся и попытался встать. Но не смог подняться с колен. Словно какая-то тяжесть придавила его к полу. Может быть, просто страх.

— Ну, стреляй, — сказал Сенин.

Двойник молчал. По-прежнему был виден только его силуэт — безмолвный и неподвижный, словно отстраненный от всего мира.

— Стреляй! — крикнул Сенин.

Странно, но люди вокруг продолжали спать. Никто даже не пошевелился.

— Ты так легко отдашь свою жизнь? — услышал Сенин голос. Свой голос.

— Ты ее уже взял, — ответил он. — Остались формальности.

— Я еще ничего не взял.

— Ты всё взял. Мое лицо, мою судьбу — всё! А еще жену и даже еще не родившегося ребенка. Всё уже твое!

— Значит, тебе это было не дорого, — безразлично ответил двойник. — И не убивайся так. У тебя паршивая жизнь, она тебе не нужна. Я беру ее, чтобы сделать лучше.

— С какой стати ты ее сделаешь лучше?! Кто ты такой — пародия на человека!

— Это ты стал пародией на человека. Ты ведь не меня ненавидишь, а самого себя. Посмотри на себя: жалкое существо, валяешься на полу, как скомканная бумажка, не можешь совершить ни одного решительного поступка. А теперь посмотри на меня и просто сравни.

— Что мне на тебя смотреть? Всё, что у тебя есть, — взято у меня. И эта форма, и эти громкие слова.

— Нет, у тебя уже нечего брать. Вообще нечего. Ты пустой.

— А ты чем лучше? Ну, чем, скажи? Ты всего лишь моя копия, что в тебе есть особенного?

— Особенного — ничего. Но есть важное отличие. Я не несу ответственности за сомнительные поступки, которые совершил ты. Они не давят на меня, как на тебя. Я свободен, мне легко дышится. Мне хочется жить.

— А с чего ты взял, что мне не хочется? И про какие ты толкуешь сомнительные поступки?

— Перестань, не обманывай меня, это глупо. У каждого человека в жизни есть вещи, о которых он никому не скажет. У каждого! И каждый несет по жизни груз отвращения к самому себе. Один обнюхивает свои трусы, когда бросает их в стирку, другой пробует на язык содержимое своих прыщей, третий, быть может, когда-то совращал свою маленькую сестру. Как правило, есть случаи и похуже. Человек ведь грязен и отвратителен. Так вот, на меня вовсе не давят твои грязные трусы. Они навсегда остались тебе. А я взял от тебя только лучшее — то, чего ты добился. Вот поэтому я спасу людей и вернусь героем, а ты… — Он грустно усмехнулся. — Это справедливо. Быть может, кто-то и вздохнет над твоим телом. Еще одна жертва элдорского кризиса, какая досада. А за Элиз не волнуйся, она будет счастлива. Я обещаю.

— Сволочь… — бессильно выдохнул Сенин.

— Всего лишь твоя копия. Да хватит тебе ныть и стонать. Ну, что ты хотел? Вернешься домой — снова ведь будешь ныть и изводить жену. Ты ведь не сможешь наслаждаться жизнью, просто не умеешь.

— А ты ее осчастливишь, да? Очаруешь своими чистыми трусами?

— Очарую чистой душой. Вернее, очищенной. Вся грязь и шлак, которые в тебе накопились, уйдут вместе с тобой. Разве это не прекрасно? И хватит про трусы. Мы с тобой помним вещи и похуже, верно?

— Заткнись. Не помню я никаких вещей. Я в жизни совершил немало глупостей, но никогда не совершал подлостей. — Сенин протяжно вздохнул. — А если и совершал, то всё равно по глупости.

— О, знаю, знаю. Человеческая память очень избирательна. А человеческий ум отлично придумывает самооправдания. Но, умоляю, не лги себе. Я-то могу проанализировать нашу с тобой память беспристрастно. На мне ведь нет никаких пятен, они все на тебе.