Алексей Головенков - Крысиный король [litres]

– Хрен вам, – не то просто подумал, не то произнес вслух Штык. – Всем хрен. Тот самый, который редьки не слаще, как любил говорить Дед. И крысам, и крысиным королям. Я – человек, а это звучит гордо… – забубнил он заклинание, показавшее свою силу ночью, сумевшее прогнать жуткого визитера.

Заглянув в ближайшую комнату, диггер подумал, что так и должен выглядеть настоящий учебный класс. Пожалуй, в таком можно и просидеть десяток лет или сколько там раньше учились?

Шкафы, набитые книгами. Одноместные парты в несколько рядов. Здоровенный учительский стол. Огромная пожелтевшая доска, напоминающая поношенную простыню. Дед рассказывал, что на досках писали мелом. Но он закончил школу за много лет до Катастрофы, с тех пор могло что-то и измениться.

На этой доске явно писали не мелом. На учительском столе, словно в подтверждение этой мысли, Штык обнаружил несколько толстых фломастеров. Но они высохли и писать на доске отказывались. Сухой стержень лишь стирал с доски густой слой жирной, свалявшейся пыли.

По всему классу были развешаны плакаты. Когда-то яркие надписи и рисунки потускнели и покрылись пылью. Некоторые почему-то почернели. И все же кое-что еще можно было различить. Портреты когда-то известных людей. Ученых и писателей.

Николай узнал только Пушкина, чей портрет видел в одной из книжек на Выборгской. Только этот Пушкин отличался от того Пушкина, задумчивого и мечтательного, жившего на страницах книги в метро.

Этот Пушкин жил в городе, и чтобы выжить, ему пришлось стать сосредоточенным и злым. Штык поежился под пристальным взглядом черных, немигающих глаз. Плакат почернел и скукожился от сырости, отчего черты лица писателя огрубели, мельчайшие детали смазались, а рот расплылся в зловещей ухмылке.

Диггер поспешно отвернулся, не выдержав тяжелого взгляда писателя, подошел к партам. На крючках вдоль столов висели рюкзаки и мешки. На партах было не прибрано. Под тяжелым слоем пыли можно было разглядеть ручки, ластики, карандаши. Сердце тревожно екнуло.

Катастрофа застала школьников за учебой. Что они делали, услышав заунывный вой сирен? Успели ли учителя сориентироваться и эвакуировать детей? Помогали ли им власти или все пустили на самотек?

Штык стер перчаткой пыль с ближайшего стола, смахнув на пол несколько ручек. Увидел лежащую на парте тетрадь. Попытка открыть ее не увенчалась успехом – в защитных перчатках подцепить уголок пластиковой обложки не представлялось возможным, и вскоре ветхая тетрадь рассыпалась в труху, оставив в руках диггера лишь прозрачную обложку.

Внимание Николая привлек большой лист бумаги, будто бы впечатанный в парту. Диггер стер остатки пыли и смахнул с парты все лишнее, пытаясь разгадать головоломку. Оказалось, что на поверхности стола лежало стекло, под которым покоился неплохо сохранившийся лист плотного картона. К листу была приклеена бумага потоньше с разборчивым текстом, написанным ровными, аккуратными буквами одинакового размера. Человеческая рука не могла так писать. Текст был напечатан тем же способом, что и книги.

Штык посветил фонариком. Стекло бликовало, не давая прочесть ни буковки. Попытка сдвинуть стекло, приросшее к парте, ни к чему не привела. Однако тонкое лезвие ножа, просунутое под него, помогло отодрать его от поверхности стола.

Николай бережно достал лист картона, прочел. На глазах выступили слезы. Быстро-быстро заморгав, Штык выдавил предательскую влагу, прочел еще раз.

– Послушай, – обратился он к навострившему уши Прометею. – «Моя будущая профессия. Когда я вырасту, я буду диггером, как мой папа. Он работает в офисе, но это только чтобы заработать деньги для семьи. Папа говорит, что, кроме работы, мужчина должен заниматься чем-нибудь для души. Он – диггер. Диггер – это человек, который изучает город. Под Санкт-Петербургом множество подземных сооружений, бункеров и даже секретное метро. Папа один раз брал меня с собой под землю, но потом на него очень долго ругалась мама. Она говорит, что папа занимается ерундой и что никому не нужно, чтобы он был диггером. Говорит, что он может умереть под землей, и тогда наша семья останется без кормильца и защитника. Но я не думаю, что папа занимается ерундой. Ему это очень нужно. Когда он приходит из офиса и садится делать со мной уроки, мне его жалко. Он все время усталый и грустный, как будто скучает по своим бункерам и подземкам. Зато по выходным, перед тем как уйти с друзьями на объект, как говорит папа, он радостный, как я, когда наступают летние каникулы, и все время шутит.

Когда папа уходит, мама сначала грустная, но потом говорит, чтобы я не обращал внимания на их ссоры. Еще говорит, что каждый мужчина должен чувствовать себя особенным, что это чувство, когда он делает нечто опасное, то, что не могут другие, дает ему силы. Когда мужчина чувствует себя особенным, он может горы свернуть. Еще мама говорит, что любит папу именно таким – сильным и уверенным, каким он бывает, когда приходит с объекта. Другим она бы его не полюбила.

Единственное, чего по-настоящему боится мама – что однажды папа не вернется. Обычно я ее успокаиваю и говорю, что он обязательно вернется, хотя бы маме назло. Тогда она смеется. Я люблю, когда мама смеется. В эти моменты она очень красивая. Когда я вырасту, я тоже буду диггером. Как папа. Я буду диггером, буду сильным и особенным, и тогда в меня влюбится какая-нибудь очень красивая девочка. Красивая, как моя мама. А еще я всегда буду возвращаться домой, всем назло, как настоящий диггер. Коля Зайцев, 11 лет, 6-й Б класс».

Николай замолчал и покосился на собаку. Прометей гавкнул.

– Да, брат, сильно. Чита бы оценил.

Немного поразмыслив, Штык сложил жесткий лист картона вчетверо и, для надежности завернув его в пластиковую обложку, оставшуюся от тетради, убрал в рюкзак.

Посещение класса отбило желание продолжать экскурсию по школе. Злой взгляд хмурого Пушкина прожигал затылок, выгоняя прочь. Николай поддался порыву и чуть ли не бегом покинул класс, но нашел в себе силы вернуться.

В конце концов – диггер он или нет? Что скажут в Альянсе, когда к ним с поверхности заявится придурковатый тип с одичалой псиной, утверждая, что пес имеет отношение к секретным разработкам Вегана. На случай, если он окажется не прав, надо иметь хоть что-то за душой. Да и разборка рюкзака позволила освободить немного места.

Учебники и брошюры сохранились хорошо, плотно прилегая друг к другу, спрятавшись за стеклянными дверцами шкафов. Лишь края обложек некоторых экземпляров в том шкафу, что стоял ближе к окну, набухли от влаги, а страницы сильно пожелтели и выцвели. Набив наиболее успешно сохранившимися книгами рюкзак, Штык покинул класс, а затем и здание.