Алексей Головенков - Крысиный король [litres]

Город встретил их свежестью апрельского утра. Весенний ветерок шумно задувал в фильтры противогаза, ласково гладил по химзе, дул Прометею в морду, заставляя пса морщиться и пригибать уши. И, хотя небо еще закрывали свинцовые тучи, одинокие лучи уже пробивались сквозь них, разрезая облачную плоть теплым светом. На маске противогаза заиграли блики. Николаю показалось, что он светит «зайчиками» на всю улицу. Захотелось ускориться.

Штык так и сделал. Передвигаясь короткими перебежками, он преодолел улицу. Бежать было легко. Встреча с ночным визитером вымотала больше психологически, чем физически. Ужин и несколько часов сна с лихвой восстановили силы. Прометею пробежка и вовсе доставляла удовольствие. Воспринимая происходящее как игру, пес бежал рядом, вертя хвостом и изредка хватаясь зубами за поводок.

Николай представил недавно изученную карту и мысленно нарисовал на ней прямую – кратчайший путь от школы до Адмиралтейской. На память он никогда не жаловался. Идти предстояло немногим больше десяти километров. По Гражданскому проспекту, минуя Площадь Мужества, к Лесной и родной Выборгской. Оттуда через Аптекарский остров – на Невский проспект.

Вылазка, по меркам диггеров, рассказов которых Штык вдоволь наслушался на Площади Ленина, считалась сверхдальней. Более двух часов пути. Туго набитый рюкзак за спиной добавлял еще где-то полчаса. Однако дорога не очень пугала, учитывая то, что половина пути до Выборгской была знакома. Николай побежал легкой трусцой, сосредоточившись на окружающем пространстве.

Город выглядел притаившимся хищником. Казалось, опасность была повсюду: в подворотнях, зияющих черными провалами; за распахнутыми настежь дверями домов, новые жильцы которых наверняка уже давно наблюдали за человеком, выжидая подходящий момент для нападения; за низко нависшими тучами, из-за которых периодически раздавалось гортанное уханье невидимой твари.

Помимо ощутимой физической угрозы, была и другая. Тонкие, незримые нити невесомой, но липкой паутины. Опутывающие разум грезы, подозрительно похожие на воспоминания. Вот только это не могли быть воспоминания. Штык не мог помнить город, в котором он раньше никогда не был.

Откуда он знает, какой жизнью жил город до Катастрофы? А он знает. Может представить нескончаемый поток людей, распадающийся на ручейки, текущие с разной скоростью и в разных направлениях. Вот люди, спешащие на работу, сосредоточенные и полные решимости; вот расслабленные и усталые, уже отработавшие ночную смену и заслужившие отдых, прикупившие в ларьке у метро бутылочку пива и ловящие на себе завистливые взгляды остальных; вот школьники, смеющиеся, громкие, перебивающие и толкающие друг друга.

Николай подумал, что это все же воспоминания, вот только не его, а города. Мысль, на первый взгляд кажущаяся бредом умалишенного, была не так уж фантастична. Город не мог забыть время, когда он был жив. Не мог смириться со своей участью заброшенной свалки с копошащимися в мусоре бродячими собаками и крысами. Город помнил.

Помнил людей. Вечно занятых, бредущих по своим, неизменно важным, делам, не замечающих ни города, ни самой жизни, утекающей сквозь пальцы неповторимыми секундами и мгновениями. Или других – праздно шатающихся с ощущением вечного, а поэтому наскучившего праздника.

Помнил магазины. Крупные, переполненные торговые центры, готовые предоставить продукты на каждый случай – конфеты и шампанское для интимных свиданий, снеки и пиво для посиделок с друзьями, овощи и крупы для семейных ужинов. Помнил музеи. Обидно пустые по будням и переполненные – по выходным. Театры и концертные залы – изысканные, кичащиеся элегантностью. Помнил ночные клубы. Дорогие, фешенебельные, где никаких денег в бумажнике не хватит на то, чтобы нормально напиться, и приходится выбирать – уйти домой пьяным, но одиноким, или трезвым, но в компании захмелевшей девушки. Или дешевые, где царит уютный интимный полумрак, но только потому, что при свете клуб выглядит не лучше самой задрипанной парадной на окраине Петербурга.

Кинотеатры, бары, рестораны, аптеки, банки. Город помнил, как все они кишели жизнью и людьми – грустными и веселыми, серьезными и легкомысленными, одинокими и влюбленными, несчастными и счастливыми. Такими разными, но такими живыми.

Штык остановился, чтобы отдышаться. Прометей обиженно гавкнул. Пес не желал задерживаться. Он жаждал бега и движений. Он не понимал. Куда ему? Прометею и так неплохо живется. Он не знал, каким был город раньше. Эти воспоминания – только для людей. Для загнанных под землю людей, чуть не погубивших город, попытавшихся стереть его с лица земли и жестоко поплатившихся за эту попытку.

Город выстоял, как он уже делал это неоднократно. Вспомнил, что когда-то он был блокадным Ленинградом. Вспомнил, сжал зубы и выстоял. Стерпел все побои, издевательства, оплеухи и плевки. Проглотил все это. И даже сумел простить людей и спрятать их в своих крепких бетонных объятиях.

– Сейчас, обожди. – Николай никак не мог отдышаться. Мысли путались, горло драло от сухости, хотелось пить. Нет, даже не пить, а выпить. Надраться до чертиков и забыть весь этот навеянный пустынным городским пейзажем мираж.

Прометей тянул вперед. Пес припал на передние лапы, отклячив зад, звонко тявкнул и вдруг навострил уши, будто бы удивившись собственному лаю.

– Что там?

Штык крутанулся на месте. Вдалеке что-то беспорядочно мельтешило.

– Твои сородичи? Нет, павловские, кажется.

Прометей залаял, заголосил во всю мощь собачьих легких.

– Вот этого не надо, брат.

Диггер потянул за поводок, но пес сосредоточенно смотрел в сторону мельтешащей собачьей стаи и лаял. Донесся ответный лай. Копошащаяся масса устремилась в едином порыве в сторону человека и его пса, предваряя свое приближение злобным гавканьем.

Штык грубо рванул поводок. Прометей мотнул головой, уперся.

– Куда, блин? – Николай снова дернул. – У них там гребаная свадьба.

Диггеры с Площади рассказывали про собачью свадьбу, когда все самцы стаи дерутся насмерть ради спаривания с самкой. Естественный отбор, чтоб его. Штык рванул поводок со всей силы. Прометей не удержался. Передние лапы подкосились, и пес упал. Поднявшись, он отряхнулся и недоуменно взглянул на человека.

Николай засеменил в противоположную от стаи сторону. Пес покорно поплелся следом, не прекращая оглядываться и лаять. Диггер рванулся к ближайшему дому. Дойдя до парадной, дверь которой была распахнута настежь, а петли проржавели настолько, что закрыть ее не получилось бы и при желании, Прометей вдруг уперся, попятился, зарычал.

Некоторое время Николай боролся с псом и вдруг сообразил, что тот упрямится вовсе не из-за желания поучаствовать в собачьей свадьбе. Прометей всматривался в темноту, обнажив клыки.