Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

Валка подперла голову кулаком:

– Повторяю: какого черта это значит?

– Гибсон так говорил, – ответил я, протягивая ноги на пол, не обращая внимания на холодный бетон. – Аймор писал, что по-настоящему свободного человека можно сравнить с тем, кто дрейфует на плоте посреди моря. Ты можешь плыть куда угодно, в любом направлении… – Я протянул Валке руку ладонью вверх. – Но какой в этом прок? Ты в океане, земли не видать, верный курс неизвестен. Да, ты свободен делать что хочешь, но одна ошибка – и ты утонешь.

– Дурацкая аналогия! – воскликнула Валка. – Ты не станешь плыть бездумно. Вы не моряк, но если бы были моряком, то точно знали бы, как отыскать землю.

– А если у меня нет ни еды, ни воды? – возразил я, пользуясь дурной привычкой Гибсона все усложнять. В детстве я терпеть этого не мог, мне всегда казалось нечестным добавлять новые элементы в повествование уже после того, как я его обхитрил.

Но сейчас мне это нравилось.

– Это не по правилам! – осклабившись, воскликнула Валка.

– Нет, – ответил я, – это аргумент в мою пользу. От абсолютной свободы мало пользы. Ограничения необходимы. Ты должен знать, в какую сторону плыть, знать, как далеко ты можешь уплыть, имея скудные припасы и навыки. – Я снова окинул взглядом камеру. – Прямо сейчас – не очень далеко.

– То есть, по-вашему, свобода – это плохо? – спросила Валка, щурясь.

Я видел, как она мысленно ухмыляется и произносит слово, которое повисает в воздухе на пару секунд. Anaryoch. Варвар. Поэтому я сам рассмеялся, желая застать ее врасплох прежде, чем она успеет вставить еще слово.

– Конечно нет! Думаете, мне здесь нравится? Нравилось во дворце графа Матаро? Или в доме моего отца? Нет, что вы. Я лишь хочу сказать, что свобода может быть чрезмерной. А это уже хаос. Человеку нужна цель, к которой он будет стремиться. Аймор говорил, что правильно прожитая жизнь – это та, в которой человек смог проложить вернейший путь от себя к своей цели, к себе будущему. Но добиться этого можно, лишь пожертвовав некоторыми свободами. Путем выбора.

Валка покачала головой:

– А просто ответить на вопрос вы не могли?

На это я лишь улыбнулся:

– Не забывайте, я сбежал из дома. Я мог отправиться куда угодно и заняться чем угодно. Я выбрал атенеум. Да, я до него так и не добрался, но…

Я умолк, ибо слова вызывали в памяти образы, показанные мне Тихими: смену звезд за иллюминаторами «Эуринасира», Деметри с командой, растворяющихся в воздухе.

Встряхнувшись, я продолжил:

– Я туда не добрался, но, выбрав путь схоласта, я пожертвовал другими доступными мне занятиями. Потерял часть свободы.

– Адриан, я не за этим спрашивала.

– Знаю, – ответил я, уставившись в пол. – Знаю. Я не нарочно усложняю.

– Если бы не усложняли, не были бы собой, – слабо улыбнулась Валка.

– Просто я опасаюсь, что ни на что больше не способен. Я сделал выбор и поплатился за это. А теперь… – махнул я рукой, словно желая этим жестом описать все, что сделал после приземления сьельсинов в Калагахе и в ходе войны, – я должен довести дело до конца.

Доктор отвернулась, как будто чтобы спрятать озадаченную улыбку. Но я все равно ее заметил.

– Видите? – сказала она, потирая татуированную руку. – Вот поэтому вы солдат.

– Не знаю, – автоматически ответил я.

Все это было неубедительно. Но в повисшей вдруг тишине я то ли вспомнил, то ли услышал слова из видения: «Мы думали, вы солдат. Нам нужен солдат».

Разговор прекратился; я на время вернулся к выцарапыванию на стене старого львиного облика Гибсона. Валка наблюдала за мной, но без раздражения. Мы были в клетке, далеко-далеко от описанного Аймором океана возможностей. По крайней мере, нам так казалось. Выбор есть всегда, и зачастую его нам подсказывают те самые ограничения, «несвободы».

– А меня когда? – спросила вдруг Валка.

Я оглянулся через плечо и увидел, что она завернулась в мою шинель, как в одеяло.

– Простите, что?

– Когда вы меня нарисуете? – спросила она, прислонившись головой к стене. – Вы уже почти всех нарисовали.

Вновь отвернувшись от нее, чтобы спрятать лицо, я ответил:

– Их здесь нет, поэтому жаловаться не будут.

Тавросианка фыркнула, но я не понял, одобрительно или презрительно.

– А вы так уязвимы к критике? – Ее звонкий голос прозвучал резко. Насмешливо? Или критически?

Нет, понял вдруг я, с типичной для мужчин глупой медлительностью. Она играет со мной. Я порадовался, что стою к ней спиной, потому что от этой догадки кровь отлила от лица. Внезапно камера перестала быть камерой, превратившись в сцену, а я стал тем фигляром, которому предстояло на ней кривляться [35] «Жизнь – ускользающая тень, фигляр, который час кривляется на сцене…» (У. Шекспир. Макбет. Перевод В. Лозинского.) . Играть роль и ждать оценок критиков. Я взвесил гвоздь на ладони.

– Хорошо, – сказал я и принялся за работу.

Всему когда-нибудь приходит конец. Империям, королевствам, звездам. Даже тюремному заключению, хотя, как мне кажется, любому узнику пребывание в камере кажется длиннее всей его жизни. Все заканчивается, – так учат схоласты и Капелла. Даже звезды со временем гаснут, как угольки в брошенном костре. И вот, наконец, спустя месяцы одиночества – период, длительность которого я с трудом могу оценить, – тяжелая дверь клетки отъехала с помощью древних, как императорский дворец на Авалоне, механизмов.

На пороге появился не Кхарн Сагара и не его дети-клоны.

Даже не Калверт.

Это был Юмэ.

– Прошу вас обоих подняться и выйти за мной. Хозяин потребовал привести вас к нему.

За големом стояли шестеро туполицых СОПов с обвисшими, как у трупов, щеками.

Валка дремала, прижимаясь спиной к моей груди в поисках тепла, которого не давала шинель. Я осторожно разбудил ее и протянул руку, чтобы помочь подняться. От помощи она, как обычно, отказалась, но шинель накинула.

– Что случилось? – спросил я, нащупывая в кармане брюк осколок скорлупы, как амулет. – Что изменилось?

Голова голема крутилась на его механической шее, единственный глаз сверкал красным посреди кольца золотой филиграни.

– Мне не велено посвящать вас в подробности. Только привести лично.

– Лично? – переспросила Валка.

– Лично, мадам, – ответил Юмэ и жестом попросил нас к выходу.

Валка неспешно укуталась в шинель. Я взял лидерство на себя и без возражений вышел из камеры. Валка – за мной. Несмотря на то что нас по обе руки сопровождали СОПы, а впереди шагал автоматон, казалось, что мы с Валкой по-прежнему наедине. Я, как Орфей, боялся оглянуться, чтобы не увидеть ликов мертвых.

Мы шли молча, вокруг было темно, если не считать пары светящихся сфер, следовавших за Юмэ. Я слышал плеск волн у волнореза и представлял, как под водой шевелится множество рук. Юмэ повел нас не через старый город, куда ходила вагонетка, на которой мы прибыли, а по другой улице, мимо руин белых пластиковых и полуразрушенных бетонных зданий. Я словно шел сквозь воспоминания, неоконченные материнские оперы, мимолетный сон. Да, я чувствовал себя так, как в видении Тихих, как будто то измерение, зовущееся временем, ковровой дорожкой расстилалось передо мной. Здесь пахло историей – и доисторией. Здесь хранились реликвии Войны Основания, артефакты, предшествовавшие Адвенту и гибели мерикани с их машинами.