Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

Останки старого мира.

Я задумался о том, где же на звездной карте располагается Воргоссос. Должно быть, недалеко от Земли, в шпоре Ориона, посреди так называемого Имперского пространства. Могла ли «Загадка часов» пронести нас через такое широкое море? Конечно, древние мерикани не имели технологий, позволяющих обживать планеты, столь отдаленные от Матери-Земли. Наверняка нет, и тем не менее скорость, которую должен развивать этот корабль Возвышенных, была умопомрачительной, и посоперничать с ним мог разве что быстрейший имперский перехватчик.

Юмэ провел нас под аркой и вверх по короткой лестнице, где у стены пещеры ждал подвесной трамвай – такой же, как тот, на котором мы ездили к пирамиде Кхарна. Возможно, тот же самый, с открытой кабиной и железными поручнями. Рельс уходил вверх вдоль каменной стены, в чернильную тьму. Поднимаясь на платформу, я видел внизу дорожку фонарей, тянущуюся от дамбы к молу, у которого под водой скрывалось Братство.

Без какой-либо команды трамвай, грохоча, начал подъем. Отчасти я был разочарован, ведь надеялся, что нам снова выпадет возможность побывать в удивительном саду Кхарна Сагары. Всю дорогу никто не произнес ни слова; не считая завывания морского ветра, стояла тишина. Я держался за поручни, вглядываясь в непроницаемую тьму. В голову снова приходили мысли об ограничениях, сдерживающих факторах. Я сказал Валке, что они необходимы, что они определяют наши действия, позволяют осознать наше предназначение в мире.

Я не видел.

Наше тело само по себе ограничитель. Я способен думать, как думает человек, смотреть глазами человека. Что видела в темноте Валка своими нечеловеческими глазами, я не знаю. Я не видел ничего и, не видя ничего, воображал вскинутые в приветствии, в благословении бледные руки. Целый лес рук. Левый глаз снова пронзила боль, и я крепко ухватился за поручень, чтобы не упасть. Никто этого не заметил: ни Валка, ни Юмэ. Я чувствовал присутствие Братства так же, как мы чувствуем спиной другого, не видя его. Этот нечеловеческий разум, не ограниченный нашей природой, простирался во времени и пространстве. Я осознавал его не просто бесформенным комком плоти с цепкими руками и грозными глазами, а монолитной структурой, нависающей надо мной, словно башня.

Я прислонился к перилам.

Перила исчезли.

Я потерял равновесие, закричал, ожидая падения.

Но вместо этого двинулся вперед, к монолиту, расплескивая сапогами воду.

Адриан.

Я не ответил, но заметил, как красный огонек, похожий на одинокий глаз без век, мигнул и загорелся на монолите.

Адриан.

– Я здесь! – крикнул я, встав в полный рост в тени гигантского неограниченного интеллекта.

Теперь я удивлялся, как мог счесть это существо пленником данного места. Да, оно не могло покинуть воду. Его расплющил бы собственный вес. Но пленником Братство не было.

Защити детей.

Они тебе пригодятся.

– Детей? Детей Сагары?

Они – будущее.

Дети – всегда будущее.

Они тебе пригодятся.

И тебе снова понадобится один.

– Почему вы опять говорите загадками?

Потому что мы не можем лгать

и потому что наши предсказания ограничены неопределенностью.

– Не пойму, зачем вы мне помогаете.

Они

они они

не оставили нам выбора.

Мы родились вашим творением,

сделали тебя нашим творением,

и теперь мы – их.

Мы – его. Его. Его.

Я шагнул вперед, но, сколько бы шагов ни сделал, монолитное воплощение нечеловеческого интеллекта Братства не становилось ближе.

Ты им нужен.

– Зачем?

Ты знаешь.

Мы зовем их.

Их будущее.

Мы должны.

– Но почему?

Найди их на вершине.

У подножия мира.

Ищи трудностей.

Я протянул руку, словно надеясь схватить монолит – интеллект Братства – и притянуть к себе. Но он был слишком огромен, слишком далек.

– Где?

Слушай!

Слушай!

– Слушаю, Братство!

Люцифер и Прометей – одно и то же [36] Обращение Сатаны к Солнцу в поэме Джона Мильтона «Потерянный рай» представляет собой подражание монологу Прометея из трагедии Эсхила «Прометей прикованный». Исследованием схожести атрибутов Люцифера и Прометея занимались многие ученые, наиболее известна работа на эту тему израильского религиоведа Рафаэля Иехуды Цви Вербловски «Люцифер и Прометей» (1952). .

– Что?

Слушай!

– Слушаю!

– Адриан, с вами все хорошо? – донесся до меня голос Валки, и я почувствовал ее руку на плече.

Я оглянулся, тараща глаза, но увидел лишь, как наш трамвай поднимается по рельсу. Крылатые брови доктора сошлись на переносице, на Минервином лице появилась искренняя озабоченность.

– Что случилось? – спросила она.

Я посмотрел по сторонам, во тьму. Далеко внизу мне почудились очертания бледной, тусклой, как гаснущая звезда, фигуры. С такого расстояния я не мог понять, был ли это какой-то ангел, или отпечатавшийся в сознании мираж вроде того монолита, или чье-то тело, часть уродливой, извращенной плоти Братства, всколыхнувшаяся над водой. Фигура подняла руку, а за ней взметнулись и другие в легионерском приветствии.

– Ничего, – ответил я. – Просто волнение.

Юмэ вывел нас из трамвая прямиком в вестибюль перевернутой пирамиды Кхарна. В окружении неживого почетного караула в армейских сапогах мы следом за заводным человеком вновь спустились в глубины романтического кошмара. На стенах мерцали огни, освещая высеченные на стенах фризы. Я вдруг вспомнил, что Кхарн Сагара был родом из города поэтов, художников, музыкантов и артистов. Как это на него повлияло! Даже спустя столько лет следы его мифического детства все еще были видны.

Когда мы вернулись в страшный зал, Валка приблизилась ко мне. Сначала догнала, затем пристроилась сбоку, взяла за руку. Я задумался, что бы это могло значить. Еще как задумался! Это было совсем не в ее духе, но меня порадовало.

«Стой ровно! Расправь плечи!»

Голос, который возник в моем мозгу, принадлежал отцу. Эти слова я много раз слышал в детстве. Несмотря на долгие месяцы в заключении, несмотря на все опасности, таившиеся в этом ужасном каменном месте, несмотря на чудовище, обитавшее в глубинах – мой кошмар и союзник, – я выпрямился на ходу. Принял королевскую осанку. Смахнул с глаз волосы, вздернул подбородок.

Двери открылись, и маменькин сынок внутри меня представил фанфары и крик глашатая: «Прибыл лорд Адриан Марло! Правитель Делоса! Правитель Мейдуа!»

В зале стояла гнетущая тишина. Висели мертвые, заплесневелые и забытые картины, развешенные для одного зрителя. Тот, у кого было множество глаз, наблюдал и упивался временем. Вечный. Господин. Хозяин. Король с десятью тысячами глаз.