Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

– Если вы скажете «нет», тогда это будет заносчивость, – ответил я и добавил: – Так что? Скажете «нет»?

– Нет.

Настал момент, когда мы не могли больше ждать. Прошло три дня, запомнившиеся лишь тем, что теперь в блужданиях по многоэтажным галереям и выставочным залам меня сопровождала Валка. Юмэ отказывался говорить с нами обо всем, кроме самых банальных, обиходных вещей, и мы решили сами исследовать лабиринт. Я отчасти надеялся, что среди залов мы встретим Танарана, если ему, как нам, разрешено гулять. Трижды я видел во мгле блуждающие глаза Кхарна. Один даже отозвался на мой отклик, но не задержался, чтобы выслушать то, что я хотел сказать.

Когда мы открыли дверь к Лестнице орхидей, в лицо ударил влажный воздух. Цветы, в честь которых назвали лестницу, свешивались с ветвей и размещенных вдоль ведущей к воротам извилистой дорожки арок в ниппонском стиле. Искусственный свет теперь был скорее янтарным, чем золотым, и я не мог сказать, имитирует он рассвет или закат. В этих фальшивых сумерках стрекотали цикады и пел соловей.

– Как красиво! – вырвалось у Валки, когда она вышла под тусклые лучи.

Я заметил, что на воротах-тории [27] Тории – выкрашенные в красный цвет ритуальные ворота из двух столбов и двух перекладин, без створок, устанавливаемые перед входом или внутри святилищ японской религии синто. Символизируют границу между мирским и божественным. зажглись фонарики, и, хотя нам пришлось нести на своих плечах тяжелый груз и цепляться за соломинку надежды, я улыбнулся. Радость – редкая штука, существующая лишь в настоящем, без оглядки на прошлое или будущее, и не зависящая от них. Несмотря на долгий трудный путь и все ужасы, которые еще ожидали нас, я так и не забыл ее улыбку и звук ее голоса. Это был исключительный момент, чистый, как кристалл, вырезанный из полотна времени. Я был лишь наблюдателем и чувствовал, что не должен находиться здесь, что мы здесь чужие, как грозовые облака в летнюю ночь.

Лестница была прекрасна. Красота сопровождала наш спуск, как будто закат перенес этот ступенчатый грот с Воргоссоса в страну фей, а врата внизу приведут вовсе не в последний круг ада, а ко двору самого Оберона [28] Оберон – в средневековом западноевропейском фольклоре король фей и эльфов, персонаж французских героических поэм о Гуоне Бордосском, комедии У. Шекспира «Сон в летнюю ночь» и других произведений. . А как иначе? В конце концов, мильтоновский Сатана возвел себе самый прелестный дворец из существующих.

Среди ветвей и цветов замерцали бледные серебристые и золотистые огоньки. Они колыхались на ветру, подобно семенам одуванчика. Когда алый солнечный свет померк, стал менее интенсивным, показалось, что это сами звезды проникли сквозь тысячи футов камня, чтобы озарить пещеру.

Валка, шедшая впереди меня, вдруг остановилась.

– Что это? – спросила она, не веря своим глазам.

Я много раз слышал истории о них от Кэт и знал ответ.

– Фазмавигранди, – ответил я. – Волшебные огни Луина.

– Серьезно?

Глаза Валки напоминали две полные луны. Она кружилась на месте, наслаждаясь неожиданно чудесным видом.

– Никогда их не видела!

– Я тоже, – признался я.

Они скорее парили, нежели летали, наподобие искр или снежинок. Некоторые оседали на древесных корнях, в высокой траве и на ярких цветах, словно фосфоресцирующая роса.

– У меня когда-то была… подруга, которая мечтала их увидеть, – сказал я и протянул руку, надеясь, что один из них сядет на нее, как бабочка в лепидоптерариуме.

Не тут-то было. Я не мог даже уловить их форму, настолько они были яркими и маленькими, состоящими как будто из одного только света.

«Расскажи мне историю, хорошо? В последний раз».

Я почти слышал тонкий, болезненный, как она сама, голос Кэт.

В конце концов я рассказал ей легенду о Кхарне Сагаре. Это была наша последняя легенда. Я рассказал, как Кхарн Сагара отомстил за смерть матери и гибель своего народа, как стравил Возвышенных друг с другом и стал их правителем. Говорили, что он даже захватил и подчинил себе деймона, но я в это не верил.

Порой я думаю, что Эдуард был прав и бог существует – и издевается надо мной. Иначе почему путь к конечным, ужасным вратам освещают феи Кэт? И почему этот путь идет сквозь легенду, которой я с ней поделился?

«Спи с миром, Кэт, и обрети покой на Земле».

Этот трепетный момент не мог длиться вечно. Спускаясь по грубой лестнице, стараясь не задеть деревянных табличек, подвешенных к ветвям и тории, мы привыкли к волшебным огням. Я не мог ни прочитать начертанные на табличках символы, ни понять их предназначение. Если прежде красота сада не трогала меня, то сейчас я понимал, что любое святилище, любой храм или дворец были лишь безжизненной имитацией того, что могла создавать природа. Колонны были плохим подражанием деревьям, а резные купола и галереи даже близко не могли сравниться с кронами деревьев над нашей головой.

Мы пришли с четкой целью и хотели увидеть все, что получится. Валка первой шагнула на мозаику на дне колодца и вскинула руку. Я начал говорить, но тут же умолк.

– Что-то чувствую, – прошептала она и опустила все пальцы, кроме одного, как будто пробуя ветер.

Я плохо разбираюсь в технике, тем более в нейросетях, с которыми прекрасно знакома Валка. Когда я сравнивал ее с ведьмой, то делал это потому, что в моем представлении между ее наукой и заклинаниями колдуний из древних сказок не было никакой разницы. Для посвященных то, что можно назвать магией, – лишь область знаний. Чародейство Валки мало отличалось от моего умения владеть мечом – просто оно было чуждым для меня разделом науки или искусства, вроде умений схоластов, прославленных способностей маэсколов, генетической магии Высокой коллегии или ужасов, практикуемых Возвышенными. Все их искусство сводится к тому же, что искусство фехтовальщика, – одолеть своего противника.

У меня были основания сомневаться в этом утверждении.

Мироздание хранит загадки, которые невозможно разгадать, они выходят за рамки нашего понимания. Существуют стены с вратами, не имеющими ни практической, ни эстетической цели. Вопросы, на которые нет ответов. Многие из них рождены нашими недостатками – например, моим невежеством в отношении машин, – но другие просто есть. Я понимаю, что Валка занималась не волшебством, какими бы волшебными ни казались мне ее действия. Но в сравнении с тем, что ждало нас в дальнейшем, с истинными тайнами, демонстрация ее умений олицетворяла для меня попытки человека упорядочить хаос мироздания.

Пока мы путешествовали вместе, мне редко доводилось видеть, как Валка творит свою магию. Позднее такая возможность появлялась гораздо чаще, однако именно к тем искусственным сумеркам на Лестнице орхидей обращается моя память, когда я думаю о Валке. Я представляю, как она молча идет по цветной мозаичной плитке, не опуская рук, едва наклонив голову набок, как будто прислушивается к каждой поющей на деревьях птице. Как-то раз она сказала, что навигация в инфосфере похожа на попытки удержать воду в ладонях. Мимо проносится так много информации, работает так много сигналов и узлов, что даже ее пристальный взгляд, натренированный и благодаря нейронному кружеву способный охватить куда больше, чем взгляд обычного человека, не может уловить все.