Евгений Прядеев - Калининградский сувенир

— Ну я даже не знаю, — растерянно смотрела на него девушка. — У нас есть столовое серебро, вот, посмотрите, великолепный набор.

Я понял, что это надолго и отошел к витрине, разглядывая самые разнообразные курительные трубки и наборы для их чистки.

— Да нет, красавица, — соловьем разливался Мирон. — Он сам по себе дядя крупный, у него эта вилочка в ладошке потеряется. Надо что-нибудь посолиднее… Знаете, есть такие вилки для мяса, с двумя зубьями. Бо-о-ольши-и-и-е!

И показывал руками что-то, по размеру напоминающее метательное копье римского легионера.

— Я не знаю, — терялась от подобных объяснений продавщица, но терпеливо продолжала приносить моему другу все новые и новые образцы. Я вздохнул и перешел к витрине с хрустальными рюмками и чашками.

Наконец, минут через десять Мирон торжествующе крикнул. — Во-о-о-т! Девушка, вы чудо!

Мой напарник размахивал огромной, почти метровой, вилкой с двумя устрашающими зубцами и радовался как ребенок.

— А здесь правда чистое серебро? Это точно? — наконец немного успокоился Мирон и обратился к ошалевшей от взрыва эмоций продавщице.

— Ну да, — бедная девушка уже ничего не понимала, поэтому просто ткнула пальцем в выбитую у основания ручки пробу. — Это восемьсот тридцатая проба, ручка из красного дерева, эксклюзивная вещь…

— Отлично! — перебил её Мирон. — Тогда дайте две! Мне и моему другу!

— Она в единственном экземпляре, — пролепетала продавщица. — Я же говорю, уникальная вещь.

— Ну что ты будешь делать? — сокрушенно вздохнул напарник. — Что за город, даже приличную вилку купить и то проблема…

— Расплачивайся, — посоветовал я ему. — Мы сначала на тебе качество изделия опробуем, а потом, может быть вторую закажем.

— Чего это сразу на мне? — обиделся Мирон. — Смотри зубья какие, спокойно в бок можно сантиметров на десять вогнать. А если заточить с боков, то и рубить можно…

Глаза продавщицы стали похожи на маленькие блюдца, судя по всему, она потихоньку уже молилась, чтобы мы ушли поскорее.

Я только махнул рукой и достал телефон, чтобы вызвать машину.

Хотел бы сказать, что такси домчало нас до точки Костяна достаточно быстро, но с грустью констатировал, что ещё немного и Калининград застынет в одной большой пробке. Москву можно ругать сколько угодно, однако в ней огромное количество дорог и они почти все широкие. Если случается авария или кто-то сломался, то неприятность можно объехать, если не здесь, то по параллельному маршруту.

Калининград же был заложником дорожной сети, заложенной ещё в середине прошлого века. Узкие улицы при всем желании не могли вместить резко выросшее количество транспортных средств на дороге, а бесконечные торговые центры только вносили сумятицу благодаря тем, кто подъезжал к ним или наоборот стремился отъехать. Ко всему прочему, снова начал накрапывать мелкий дождь, что совсем не ускоряло, а только замедляло дорожное движение.

В результате дорога от центра на окраину, которую в обратном направлении с утра мы пролетели буквально за пятнадцать минут, сейчас превратилась в труднопроходимый квест на час с лишним.

— Да уж, — вывалился Мирон из везшего нас «Рено» и без промедления полез в багажник за своими многочисленными покупками. — Пробки у вас, конечно, злые.

— А я уж решил, что вы на экскурсию отправились, — вышел из гаража Костян с куском пиццы в руке. — Вас ждать, так и от голода умереть можно.

— Это от ваших пробок умереть можно, — проворчал Мирон, не переставая выгружать из багажника пакеты и составляя их на сухое место под козырьком. — Мы пока ехали, я снова проголодался.

Такси уехало, отчаянно буксуя по грязи, но думаю, что щедрые чаевые, которые я оставил, несколько примирили водителя с текущей действительностью. Сейчас бы кофейку горячего, у Кузнечика вроде чайник был.

— А я тут праздную немножко, — покаялся Костя, глядя на нас хитрыми глазами. — День оказался очень удачным. Смотрите, что я нашел в плите, которую мне Иваныч с утра притаранил.

Он достал из кармана джинс какой-то предмет и протянул его нам на открытой ладони. Мы с Мироном уставились на находку, затем посмотрели друг на друга, а потом на Костяна.

— Ну даже не знаю, — честно сказал я другу, глядя на находку. — Стоит ли тебя поздравлять с этим…

— И где ты это нашел? — спросил я у Костяна, не отрывая глаз от предмета, лежащего на ладони приятеля.

— Так в плите оказалась припрятана, — довольно хохотнул мой приятель, указывая на бытовую технику, которые утром на наших глазах притащили ему алкаши. Сей агрегат уже был затащен в гараж и гордо возвышался рядом с кучей сваленного хлама. — Начал её крутить вправо-влево, а в духовке гремит что-то. Естественно, я полез посмотреть, а там вот! Меня, кстати, уже проконсультировали знакомые. Награда в неплохом состоянии, мне за неё триста долларов влёт дадут

На ладони Костяна лежала шпанга фашисткой Германии. Если я правильно помню, именно так называют знаки в виде застежки. Вот правда на этом мои познания заканчиваются, в голове вертится что-то смутное про ближний бой, но точнее я сейчас не помню.

А может быть, просто никогда и не знал. Меня эта тема всегда мало интересовала…

Хотя, если бы не мое стойкое неприятие к свастике, то, возможно, именно эту награду можно было бы назвать и симпатичной. Скрещенные граната и штык-нож, дубовые листья — все это смотрелось солидно и внушало уважение.

Присмотревшись, я заметил жёлуди, которые у рыцарей означали созревшую силу, то есть носивший их уже считался не мальчиком, а ветераном. Да уж, занятная вещица…

— Тяжеленькая, — прокомментировал я, покрутив награду в руках, и вернув её Костяну. — Сантиметров десять в длину?

— Это пехотный знак, им награждали за рукопашные схватки, — с видом знатока просветил меня Кузнечик. — Причем вроде как это серебряная награда, их меньше вручали, чем бронзовых.

— И за изделие из серебра дают всего триста баксов? — тут же усомнился Мирон. — И это я еще не вспоминаю про историческую ценность и редкость. Не буду утверждать, но мне кажется, что тебя пытаются нагло кинуть.

— Нет, она же не вся драгоценная, — начал оправдываться Костян. — Мне сказали, что такие штуки делали из цинка, а сверху уже покрывали серебром или бронзой. Вот ещё оказывается золотые были, но их вручал лично Гитлер и очень редко. Вот если я такую где-нибудь найду, то за неё сразу в десять раз больше не глядя отвалят.

— Не мне тебя учить жизни, конечно, — покачал я головой. — Но это боевая награда, неважно, наша она или немецкая. Такие вещи просто так не всплывают, а торговать ими — это верный путь к неприятностям.

— Вот не зря мне эта плита сразу не понравилась, — категорично рубанул воздух рукой Мирон. — Чуял я в ней какой-то подвох, уж слишком она чистая была.