Ярослав Гжендович - Носитель судьбы

Но тут нет кирпичей, нет расчетов, все будто отлито из текучего камня, гладкого, как стекло. Только время от времени встречаются здесь сросшиеся колонны, скрещенные ломанные поверхности сводов или ниши со ступенями, бессмысленно врастающие в потолки или боковой коридор, суживающийся в точку, как негатив башни.

Как если бы замок вырос, словно организм. У меня есть вопросы.

У меня много вопросов.

Дорогу нам освещают ряды кинкетов, в которых ползают голубые огоньки, похожие на газовые. Слишком много вопросов.

Перед нашим проводником открываются двустворчатые двери, и мы выходим на внутреннюю галерею. Видим внизу узкие проходы, нечто наподобие улиц, и еще больше крыш, башен, розеток, пинаклей и аркад, стен и готических окон. Больше арок, колонн и балюстрад.

Нас ведут лестницами, коридором, потом улицей. Она идет под наклоном туда, где тянется канава, но та не забита мусором. В подворотнях видны входы и деревянные щиты на цепях. Улица засыпана мелким снегом, нас минуют прохожие, но их немного. Укутанные в меха, похоже, спешащие по своим делам, они выходят из одних дверей и направляются в другие. Уступают нам дорогу, некоторые — приветствуют Фьольсфинна, но в том нет никакой униженности. Никто не падает на колени и не склоняется в нижайшем поклоне.

Еще некоторое время мы движемся переулками в тени стен, окруженных галереями, подворьями и крутыми улицами. Замок — почти город. Наиболее похожий на город из всего того, что я здесь видел.

А потом мы снова погрузились в лабиринт стен и кружили среди них, гладких, как стекло, между винтовых колонн и лестниц. Мы попали в небольшое круглое помещение, из которого нет другого выхода. Фьольсфинн подходит к шеренге покрытых украшениями кованных железных рычагов и сдвигает сперва один, а потом и второй. Где-то неподалеку раздается негромкий всплеск текущей воды и тарахтение, помещение вздрагивает и ползет вверх. Грюнальди и Сильфана приседают, хватаются за оружие, кони принимаются пофыркивать. Со стороны эскорта доносятся сдержанные смешки и хихиканье. Спалле садится на носилках и ощупывает бедро в поисках оружия, Сильфана вздергивает черные брови и одаривает меня вопросительным взглядом, сжимая рукоять меча. Мы и Фьольсфинн, а также и пятеро его людей сгрудились в круглом помещении, которое само куда-то едет. Мы стоим в конском запахе и в смраде тел, вспотевших под кольчугами и броней. Я качаю головой и успокаиваю их жестом ладони.

«Спокойствие. Не сейчас. Ждать».

Лифт идет вверх среди тарахтения и щелканья цепей.

— Замок стоит на склоне, с которого стекает водопад, — отзывается Фьольсфинн. В его голосе нет гордыни, как у ван Дикена. Скорее, гордость кого-то, кто проводит гостей по новому дому. — Потому у нас есть водяные колеса. Во всем замке есть система передач, колес и рычагов, которые с помощью воды двигают товарные подъемники, «журавли», лифты, открывают двери. Разгоняют черпаки, подающие снаряды к катапультам на стенах, меха и молоты в кузницах, мельничные жернова. Все это технология, которая существует здесь в той или иной форме. Я только соединил их в одну систему.

— Большинство эпохальных изменений — это известные вещи, соединенные в новую систему, — заметил я. — Обычно чтобы заставить людей меняться.

Он поворачивается ко мне и смотрит некоторое время с раздумьем.

— Ах, да. Доктрина невмешательства. Но она — доктрина исследователей. А я давно уже не исследователь. Не я нарушил ее. Теперь я — потерпевший кораблекрушение. Обитатель этого мира.

— Игрок?

— Я не принимаю участия в политике. Не пытаюсь захватить власть в стране или на континенте. Не смешивайте меня с теми. Это мой дом. Мое убежище. Шалаш потерпевшего кораблекрушение. У меня есть этот город, но здесь в большинстве своем обитают беженцы. И все здесь по собственному желанию. Давай по очереди. Сперва освойтесь, потом поговорим. У вас множество вопросов. У меня тоже.

Из коридора сквозь застекленные льдом окна видны террасы стен, лес башен и отвесных крыш — а дальше море. Все еще светит бледное солнце. Я щелкаю по круглой стеклянной плитке, что куда прозрачней, чем здешнее мутное стекло. Она отвечает высоким, напевным звуком хрусталя.

Передо мной отворяются следующие резные, в головках гвоздей двери, и мы входим в большую, светлую комнату. Сквозь ряды окон сюда врывается поток дневного света, посредине стоит огромный стол из черного дерева, обставленный креслами с высокими спинками, и камин, в котором можно испечь целую овцу. Перед камином — небольшой резной столик, несколько кресел и меха, брошенные на пол. Очень мило.

— Там спальня. — Фьольсфинн показывает на стену, покрытую резными панелями. Говорит на языке Побережья. — Три с одной стороны, три — с другой. Каждая с туалетом и ванной комнатой, еще есть большая ванна и сауна. Люди обычно прибывают группами и сперва чувствуют себя не в своей тарелке, хотят жить вместе. Тут мы оставим ваши вещи и сойдем вниз. Вы увидите, там выход в город и конюшни, куда поставят ваших коней.

Все это немного напоминает вселение в отель. Мы устали с дороги, отводим и успокаиваем скакунов, а потом вносим свои вещи в комнаты у столовой. На столе появляется несколько бутылок и кувшины с пивом, мясо, хлеб и сыры. Перекус за счет отеля. Я не могу дождаться, пока нас попросят заполнить карточки постояльцев, чтобы наконец получить возможность пойти в душ и встретиться в баре на пляже. Я чуть было не вручаю в конце разговора Фьольсфинну серебряную марку.

Он предлагает встретиться у себя через час и оставляет нас одних.

В гостиной, что выглядит так, будто целиком вынутая из оперетки о короле Артуре.

Мы моемся в горячей воде — мне уже не приходится инструктировать экипаж, как действуют краны, поскольку такие же были и на драккаре. Мы переодеваемся, едим, пьем пиво.

— И что теперь? — спрашивает Грюнальди. — Я тебе рассказывал, как оно здесь. Посмотри только на все это. Еда слишком хороша. Вода слишком чиста. Дома слишком велики. Тот сад, который я видел, тоже слишком красив. Это неестественно. Скажу тебе, — он тычет в меня обгрызенной костью, — что этот Песенник — как морская плоскуда, подманивающая в глубинах рыб красивыми огоньками. Эта еда: ты нюхал, пробовал и говорил, что она неотравлена. Но я не знаю, сумеем ли мы вообще проснуться утром. В моей комнате растут цветы! Зимой! Кто мог бы выстроить нечто подобное? Сколько нужно денег и времени, чтобы натесать столько камня!

— Ты чувствуешь себя странно? Как тогда, в саду? — спрашиваю я.

Если у Грюнальди и правда аллергия на магию, он бесценен. Прекрасный, живой датчик.

— Нормально. Я плыл по бурному морю. Мы высаживались на скалах. Я взбирался по стене. Убил одного мужа и трех свалил. Меня сбили с ног. Потом мы сражались на набережной. Я получил стрелой в спину. Вышли почти целыми, но теперь у меня перевязанная рука. Я знаю таких, кто жаловался бы и при меньших ранах. Но мне не сдавливает глотку, как тогда. Я говорю и думаю ясно.