Ярослав Гжендович - Носитель судьбы

— Я мог только расспрашивать, — рассказывает Спалле, придвигая мне кувшин. Мы сидим за боковым столиком вроде как кабинета, отделенного рядом толстых столбов от шумного зала. — Живу довольно далеко от Грюнальди и не знал их так хорошо, чтобы теперь опознать. Вот только никто не желает со мной разговаривать. Когда вспоминаю, где кто из них жил в Земле Огня и как звался, люди отделываются от меня и уходят.

— Я говорил с одной женой. Еще довольно молодая и симпатичная Грифонка. Та сказала, что если бы пришлось ей вернуться в свою завшивленную халупу на болотах, где она некогда обитала вместе с дурнем, что смердел, как нифлинг, то она лучше бы утопилась в море. И что некогда она была другой, но та, другая, умерла. И чтобы сказать это, она затянула меня куда-то в угол и нашептывала это на ухо, будто боясь, что кто-то услышит. Может, все дело в этом? Может, тут им живется лучше, и они не желают, чтобы кто-то их отсюда забрал?

— Но почему? — говорю я. — Должно ведь быть так, как рассказывал Грюнальди. Песенник туманит им головы и приводит к тому, что Сад кажется им наилучшим местом на земле. Тут неплохо и наверняка можно жить со всеми удобствами, и я не замечал, чтобы он как король слишком на них давил, а ведь у этих людей были семьи, дома, предки, родная земля. И они не желают об этом вспоминать. Полагаю, что все, кто обитает тут постоянно, прошли через то же, что и люди Грюнальди. Магический сад, угощение, все пронизано песнями богов. И после этого они остаются тут навсегда.

— Иначе никто не захотел бы здесь жить, — вмешивается Спалле. — Тут можно быть купцом или ремесленником. Ходить только вдоль каменных стен и вдыхать вонь других. Не знаю, как можно чувствовать себя свободным человеком в таком-то месте. Хорошо, когда приходит война. Тогда стоит иметь каменную стену, чтобы ссать с нее на осаждающих и смеяться над их усилиями. Но только тогда.

Я машу ладонью помощнику трактирщика. У него белая рубаха и кожаный жилет, но кроя, как в девятнадцатом веке, словно он шел в комплекте с сюртуком, однако одежда расшита местными сплетающимися узорами. Полный мишмаш.

Я делаю жест родом из фэнтези, который всегда хотел сделать: со звоном бросаю на стол два серебряных секанца и цитирую:

— Приноси нам пиво, пока я не скажу: «Хватит».

Это из какой-то игры об охотниках за чудовищами, не помню из какой.

На столе появляется еще один кувшин, под крышкой даже колышется слабая пена и появляется запах, немного напоминающий хмель, вот только более смолянистый. Это все еще не «Карловацкое» и не «Крушовицкое», но нужно признать, что пиво в городе норвежца куда лучше любого другого здешнего.

Я набиваю трубку и снова решаю поискать на Каменном Торжище некое подобие табака. Я просто не теряю надежду. Так уж меня обучили.

Грюнальди протискивается сквозь толпу и бредет к нашему столу, я вижу его сквозь ароматные клубы дыма, которые выпускаю с изрядным удовлетворением. Следом за ним вышагивает Варфнир, выделяющийся в своем расшитом плаще, серебряной повязке на ухоженных волосах и с выражением лица принца, пойманного в борделе.

— Тут есть какая-нибудь горячая юшка? — спрашивает Последнее Слово, садясь на лавку. — Мы замерзли до костей.

Я снова машу кельнеру, решив при первой же возможности сказать Фьольсфинну, чтобы он ввел своим декретом меню. Хорошо иметь доступ к власти.

— Есть новости, — заявляет Грюнальди невнятно, между одной и другой ложкой, зачерпнутой из глиняной миски. — Мы нашли одного. Третьего стирсмана нашего похода. Хорлейфа Дождевого Коня. Вот только теперь он зовется Полынь и, кажется, немного трехнутый. Носит кафтан с вышитым деревом и считает себя великим мудрецом. Задирает нос, но мы убедили его, он придет сюда. Но только после того, как на башнях ударит пять колоколов, поскольку до этого на его плечах судьбы всего мира.

— Чудесно, — хватаю я друга. — Может, мы наконец что-то узнаем. Спалле?

— Сейчас корабли уже не приплывают, — говорит он. — Наш был, пожалуй, последним. Только отдельные снеки еще рискуют выплывать на ловлю в такую погоду. Но в этом закрытом порту купцов немало. Множество кораблей, часть с товарами. Несколько раз в день отворяются ворота и очередные корабли вплывают в подземный канал внутрь горы. Главным образом везут зерно в бочках, живых коров, свиней, кованное железо и кожи. Всякое такое. И дерево. Очень много дерева в бревнах. Полагаю, что там, внутри, есть амбары, а может, и кузницы с верфями. Нельзя подойти к каналам, но изнутри слышны удары молотами, что разносятся эхом откуда-то далеко.

— Браво, Спалле, — говорю я. — Как ты об этом узнал?

— Нанялся для разгрузки и весь день носил бочки и тюки за семь грошей медью.

— Значит, они готовятся к обороне.

— И еще одно. Нынче в порту нашли убитого человека.

— Обычное дело в Ластовне. Где много матросов, там порой кого-то убивают в ссоре. Из-за девки, костей или вина.

— Под тавернами. Но этот погиб, задушенный тонким ремнем, а потом труп окрутили цепью и кинули в воду. Но он зацепился за якорь одного из кораблей, так-то его и нашли.

— А здесь вроде того мира, что был в Змеиной Глотке во время осенней ярмарки? — спрашиваю, поскольку вдруг ощущаю беспокойство.

— Не в Ластовне. Как в городе, не знаю. Убитых находят после драк, но пока что это касается чужаков, стражники не слишком обращают на такое внимания. Обычное дело. Если поймают вора, то забирают его к законоречцу, а если моряки бьются между собой, то их лишь разгоняют, когда наткнутся. Но они не знали, кем был тот задушенный муж, потому что кто-то обобрал его догола, а он пролежал в воде несколько дней, и им занялись рыбы. Все весьма переживали.

— В портах случается всякое, особенно в таких, как этот, — говорит Грюнальди. — Но мы должны быть ловчее прочих, и потому я думаю о Багрянце. Не знаю, сумел бы он доплыть сюда по зимним штормам, не имея такого корабля, как наш, ледяного, но мне все равно это не нравится.

Я решаю поговорить с Фьольсфинном. Прибытие Багрянца — всего лишь гипотеза, но в определенном смысле она может встряхнуть норвежца и склонить его к сотрудничеству.

Некоторое время мы пьем пиво и болтаем, и не происходит ничего существенного.

Земляк Грюнальди появляется, когда я уже прикидываю, не стоит ли изобрести карты. Он протискивается между лавками, игнорируя кивающего Последнее Слово, но подходит к нашему столику и присаживается сбоку. Он высокий, как для местного, теперь уже не носит мундирной куртки с рисунком древа, а лишь простой кафтан и меховой плащ, который он откладывает в сторону, и платяную шляпу-капюшон — ее он не снимает, и его резкое худое лицо все время скрывается в тени. Отчего-то он напоминает мне монаха.