Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

— Я выбрал, — сказал Сноп, — в покинутом доме в Нахильгиле. Когда произнес агиру кано . И мои люди тоже, тохимон. Не о чем говорить. Мы кирененцы. Мы решили.

— Мосу кано ! — сказал Бенкей. Я вздохнул.

Сноп, Бенкей Хебзагал и Н’Деле Алигенде. Кирененцы.

Солнце вставало все выше. Со стороны гор приближались люди-медведи.

За день до выхода мы даем большой пир. Жареное мясо, пиво, мед, рыба.

Стол тянется через весь большой зал, горят масляные лампы. Мой спецотряд на почетных местах, все гордо оделись в маскирующие белые одежды, наброшенные на голое тело. Я лично рисовал сажей и жиром на белом полотне черные маскировочные пятна.

Слишком холодно для Танца Огня, но мы сидим подле гудящего от пламени очага, пьем и смеемся. Непринужденно. Эти люди прекрасно знают, какова цена жизней. Их — исключительно мала. Ужин перед отправлением в бой — настоящий прощальный пир. Потому пенистое пиво струей льется в кувшины, мы перекрикиваем один другого, а потом начинаем танцевать перед очагом, наскакивая друг на друга и ударяясь торсами. Вафнир льет пиво в глотку прямо из кувшина, все вокруг плещут в ладони и рычат, а Грюнальди, голый по пояс, дирижирует костью. Мы живы. Все еще живы. Все кипят неудержимой, естественной жизненностью, и я им завидую.

Ужин громко продолжается до самой ночи, и никому из моих людей не придет в голову уйти спать пораньше. Я знаю об этом, и это мне на руку.

Я жду момента, когда все крепко напьются, и выбираюсь из зала, бреду деревянным лабиринтом дворища в свою комнатку на чердаке. Осматриваю разложенную в идеальном порядке амуницию, раздеваюсь, выкуриваю маленькую трубочку и задуваю лампу. Я и правда не хочу отсюда выезжать. Мне не хочется снова вставать лицом к лицу с безумным ученым, глядеть на жуткую босховскую диораму. Я хочу остаться здесь. В Доме Огня, с теми, кого я знаю. Спать до самой весны.

Она вскальзывает в комнату, едва я укладываюсь. Тихо и решительно. Садится на краю матраса, кладет мне узкую ладошку на губы. Медленно склоняется и накрывает меня гибким, заледенелым под тонким платьем телом.

— Не говори ничего… — Слышу я горячий выдох прямо в ухо. — Ничего… Ты не должен обещать, заклинать, не должен ничего… Только будь здесь. Будь со мной.

Я обнимаю ее и стягиваю ее платье через голову, а потом мои ладони соскальзывают на ее бедра. Наши губы встречаются, едва лишь ее голова выныривает из ткани.

Согласно приказу, я ничего не говорю.

Он вышел из города через тыльные ворота на рассвете, пока было темно, ведя Ядрана за узду и ступая как можно тише. Шел так легко, что даже снег не скрипел под подошвами сапог.

А вот его коммандос еле волочили ноги, правда, старались не спотыкаться и не сталкиваться в темноте с деревьями. Он дал им знак, чтобы сели на лошадей, и цепочка покачивающихся в седлах снежных ниндзя поплелась шагом по тропе.

Остановились на полянке, все еще молча. Грюнальди расшнуровал капюшон и отер лицо горстью снега, снятого с ветки.

Вуко сделал несколько жестов, и все встали в круг, конскими головами внутрь. Варфнир тряхнул головой — словно похмелье было чем-то, что можно стряхнуть, как хлопья снега.

Драккайнен приложил раскрытую ладонь к губам, поэтому никто не сказал ни слова. Просто стояли и смотрели друг на друга сквозь щели белых капюшонов.

Драккайнен отстегнул обшитую кожей флягу от седла и подал им, показывая, чтобы пустили по кругу.

Они расшнуровали капюшоны, опуская клапаны, закрывавшие рот и нос, открывая полные благодарности улыбки. Пили длинными глотками, втягивая крепкий мед, горячую воду и травы, которые — как заверил Воронова Тень, — за несколько мгновений усыпят самую сторожкую прислужницу.

Драккайнену даже не пришлось делать вид, что он пьет. Когда фляга добралась до него, белые всадники уже раскачивались в седлах, один за другим опадали на конские шеи.

— Начинаем, Цифраль, — пробормотал он под нос.

Соскочил с коня, отвязал от седла баклагу, полил землю под конскими копытами мутной, илистой жижей, рисуя ею форму замкнутого круга. Жидкость блеснула просверком бриллиантовой пыли.

— Ты уверен, что это подействует? — спросила фея с ноткой нервозности в голосе.

— Я ни в чем не уверен, и ни в чем не могу быть уверенным, — сказал он, осторожно ударяя острием ножа в керамическую скорлупу Копья Дураков.

Глина треснула. Кони, стоявшие странным строем, принялись фыркать и прядать ушами.

Драккайнен осторожно снял окаменевшую скорлупу с древка и спрятал ее за пазуху. Потом достал пучок ремней, взял их в зубы, а после потянулся к ладони первого из всадников и привязал ее к копью. Когда привязал двоих, уже мог его не удерживать — частично скрытое в футляре, копье висело вертикально между конскими головами. Вуко видел, как оно искрится перемигивающимся нимбом миниатюрных искорок.

— Готово… — он сунул руку за пазуху и достал высушенную ягодку, бросил ее в рот. Прикрыл глаза. — Две затуманенные вершины, жмущиеся друг к другу, словно ягодицы, — говорил по-фински. — Одни и те же рваные линии скал, затянутые синеватыми испарениями. Два пятна леса вдали, взбирающиеся по склонам, горя королевскими красками осени. Семьдесят три хвойных куста, кривых, словно они вышли из-под руки мастера бонсай. Рассыпанные вокруг бело-серые массивы меловых скал, синеватых, как порченое мясо. Искрящиеся плевки снежных шапок на вершинах…

Он знал, что не сумеет избавиться от этого пейзажа. Никакое другое место он не знал так, как знал это.

Чтобы это понять, нужно самому какое-то время побыть деревом.

Перенос был как вспышка и встряска. Выжженный под веками пейзаж вырос из ничего и ударил его в лицо.

Когда он открыл глаза, увидел именно то, о чем думал, — только окуналось оно в глубокую черноту зимнего рассвета.

Заржал конь. Драккайнен развязал ремни, удерживавшие ладони воинов. Спалле сполз с седла бессильно, как мешок. Вуко посадил его и проверил пульс на шее. Потом — остальным. Все были живы и спали, глубоко дыша.

Он сунул руку за пазуху и снова вынул кусок отбитой керамической корки, а еще меховой мешочек с мягкой замазкой. Старательно и тщательно заклеил трещины, а потом застегнул кожаный футляр. Переливающийся проблеск силы исчез. Осталась поляна, полная черных, сожженных обрубков деревьев, покрытая снегом, на которой стояли необычные сугробы, напоминавшие всадников верхом на лошадях.

— Ядран, пусть кони лягут на землю, — пробормотал он на ухо скакуну.