Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

Это были лишь промельки, сны и смутное впечатление, будто от чего-то увиденного.

Наши похитители напоминали сказочных существ. Поросших травой чудищ из пущ Ярмаканда. Леших, которых в Амитрае звали альхатрисами. Демонов леса. Но мое воспаленное сознание не видело в них ничего странного.

По-настоящему я пришел в себя только в лагере. Я и Брус лежали рядом, лицом к земле, в небольшой котловине, окруженной скалами. Был день, наши преследователи спали. Прилегли, скорчившись, среди скал и куп сухой травы, и в первый миг я их даже не заметил.

Потом попытался шевельнуться, и мне показалось, что голова моя разваливается на четвертинки. Я никогда не чувствовал ничего подобного. Горло было растрескавшимся, как русло пересохшего ручья, и даже моргать было больно. Хуже того, все мое тело оставалось затекшим и мертвым. Я не мог и шевельнуться.

Через некоторое время мне удалось согнуть пальцы, а после череды бесконечных усилий я заставил руку немного сменить позицию. Была она словно не моя. Будто ко мне прицепили деревянный протез. Я подался вперед, затем попытался передвинуть и остальное тело. Вложил в это все свои силы и сумел чуть передвинуться.

На расстояние ладони.

Кто-то придавил меня всей тяжестью, наступив коленом между лопатками. Перед моими глазами появилась ладонь из серой высохшей глины, из которой высовывалось очень широкое острие короткого, обоюдоострого кинжала.

И тогда я услышал тихий звук: точно кто щелкнул пальцами. Колено, вдавливавшее меня в камни, исчезло. Я с усилием повернул голову и увидел, что одно из доселе спящих созданий сидит, поджав под себя ноги. На лице, что казалось маской из высохшей грязи, блестели лишь глаза. Существо подняло ладонь к лицу и совершило серию быстрых сложных жестов. Тот, что миг назад сидел у меня на загривке, ответил похожими жестами пальцев, после чего из другой его руки исчез нож.

Меня посадили, молча придвинули полную воды деревянную чарку и поторопили движением головы.

Я выпил. Даже сумей я добраться до подлейшей грязной лужи или до утиного пруда — все равно бы пил. Вода стекала иссушенной долиной горла болезненно, словно пролагая себе новое русло.

Я получил и вторую чарку, а когда опорожнил и ее, почувствовал, что мой язык немеет. Это было последним, что промелькнуло в моей голове, прежде чем я повалился, будто мешок, набок. Прямо во тьму.

Я не знал, как долго еду, брошенный на повозку словно мешок, с эскортом странных немых призраков. Сперва, кажется, мы двигались лишь ночами. Потом — непрерывно днем и ночью. Ни разу никто из них не отозвался ни словом. В одну из ночей я очнулся на несколько минут, пока шел дождь, и успел прополоскать горло настоящей водой.

Прежде чем снова упасть в болезненный сон, подобный смерти, я увидал, как едущий рядом альхальрис снимает с головы сеть, разматывает шарф из бурого платка и подставляет лицо под дождь. Вода смыла растрескавшуюся маску, обнажая обычную человеческую кожу, и тогда человек показался мне похожим на Гульдея. Маленького худого ловкача, который продал нам рыбу. Это был лишь миг. Всадник быстро замотал голову и лицо платком, а потом натянул на макушку косматую от веток и высохшей травы сеть, чтобы снова стать лешим.

Примерно тогда же мы с Брусом оба начали окончательно приходить в себя, но были слишком больны, чтобы думать о бегстве. Мы лежали в небольшой телеге, груженной мешками, слабые как младенцы. Вокруг повозки ехали шестеро странных всадников, сзади шагали два заводных коня.

Голова моя снова разрывалась от боли, все тело оставалось одеревеневшим. Но едва мы начали шевелиться, возница привязал вожжи, поднялся на повозку и связал нас, одного и другого, быстро и равнодушно, словно подготавливал скотину на торг. Не слишком грубо, но уверенно. Между петлями, стянувшими щиколотки и запястья, оставалось по куску веревки. Нам удавалось сидеть и двигаться, но делать мы могли лишь небольшие шажочки. Хуже того, веревка сплетена была настолько умело, что я не замечал узлов, а при любой попытке дернуться петли мгновенно затягивались.

Я и понятия не имел, где нахожусь. Повозка катилась плотиной над пустыми гигантскими заводями, тянувшимися по самый горизонт. На ветвях деревьев висели гирлянды сухих водорослей, а из болотистой воды иной раз торчали крыши изб. Мы ехали страной трясин и скал, трактом, который поднимался все выше, к отдаленной цепи мрачных невысоких гор. День был облачным, а потому я даже не понимал, в какую сторону мы направляемся. Вверху кружили, оглушительно вопя, стаи черных птиц.

Всадники не останавливались ни на минуту. Я видел, как один вдруг перебросил ногу над спиной коня, привстал на одном стремени, а после помочился, не сходя с седла.

Я даже не знал, как долго мы ехали. День, два, десять? Знал только, что я все еще отравлен, что голова моя болит, словно ее пробили, и что одновременно я подыхаю от голода. Странные всадники утоляли голод во время езды, и один из них молча кинул нам баклагу с водой и узелок. Брус подхватил баклагу, и, как и ранее в храме, сперва осторожно смочил язык. На этот раз вода не была отравлена. В узелке же мы нашли несколько полосок соленого, сушенного в дыму мяса, кусочек вяленого сыра и высохшие краюхи хлеба.

Мы поделились и жадно съели все до последней крохи.

— Выходит, если есть нужда, едят и мясо, — негромко обронил один из похитителей.

Впервые кто-то из них обратился ко мне со словами.

Я не ответил.

Через некоторое время мужчина, ехавший рядом, склонился в седле и кинул нам два высохших, сморщенных плода, вытащив их откуда-то из-за пазухи.

— Жуйте потихоньку, — приказал. — Они очень кислые, но голова болеть перестанет. Не получите больше воды онемения, потому что иначе не выживете. А умирать необходимо, когда тому придет время.

Потом мы снова молчали. Сидели оба неподвижно, стиснутые между мешками, Брус осторожными движениями пальцев исследовал сплетения веревки, я старался даже не смотреть на него.

Смотрел же я на раскинувшееся до горизонта море грязи, что выглядело так, словно упало оно с неба, накрыв все окрестности; на деревья — мертвые и выкрученные, покрытые клубками водорослей; на тучи птиц, обсевших тела мертвых буйволов, приподнимавшихся из грязи словно небольшие холмы. Я жевал врученный мне плод, твердый и волокнистый. Он и вправду был ужасно кислым, но мне действительно показалось, что боль уменьшается.

В одном месте грязь поглотила целое стадо, виднелся лес рогов и поднятые морды с распахнутыми в ужасе пастями, словно буйволы окаменели в один миг, едва их захлестнул ил. Видел я и фигуры людей с палицами в руках — те тоже торчали из грязи как неподвижные статуи.

— Некогда здесь были села, стада и сады, — сказал тот, что дал нам плоды. — Но когда пришел гнев вашей Матери и на Внутренний Круг пала сушь, здесь разразились ужасные грозы и ливни, каких еще не видывали. С гор сходили водопады грязи. Выжили немногие. Ушли отсюда, а нынче их послали на храмовые поля, чтобы они долбили высохшую землю во славу вашей богини.