Дин Кунц - Избранные произведения. IV том [Компиляция]

Толщина полового члена Дернера увеличилась вдвое, что иногда, видимо, могло причинять ему некоторое неудобство. По слухам, однако, было известно, что он доволен результатами операции, но не потому, что теперь производил более благоприятное впечатление на женщин, а потому, что заведомо мог заставить их больше страдать, что, собственно, и явилось главной движущей причиной всего предприятия. Показания жертв, единодушно отмечавших именно это своеобразное отличие насиловавшего их мужчины, вывели полицейских непосредственно на Дернера. К тому же трое из пострадавших заметили у него в паху татуировку в виде змеи, что было зарегистрировано в полицейских протоколах восьмилетней давности, когда он отбывал срок за два изнасилования в Санта-Барбаре.

К полудню того вторника Гарри и Конни успели переговорить с персоналом и завсегдатаями трех наиболее часто посещаемых любителями серфинга мест: в магазине, где торговали досками для серфинга и сопутствующими товарами, в магазине диетпитания и молочных продуктов и в скудно освещенном баре, в котором с дюжину любителей пива уже с одиннадцати часов утра наливались его мексиканской разновидностью. Если верить единодушным показаниям всех опрошенных, чему, естественно, ни в коем случае верить было нельзя, они никогда и слыхом не слыхивали о Доуле Дернере и демонстративно не узнавали его на фотографии, которую им показывали.

В машине, во время переезда с одного места на другое,

Конни потчевала Гарри рассказами из своей коллекции чудовищных преступлений:

— Слышал о женщине из Филадельфии, у которой дома нашли двух ее малолеток, умерших от недоедания, а вокруг них валялись ампулы из-под крэка и кокаина? У нее так поехали мозги от наркотиков, что она даже не замечала голодающих подле себя детей. И знаешь, какое ей предъявили обвинение? Пренебрежение возможной опасностью.

Гарри только сочувственно вздохнул. Когда на Конни находила охота поговорить о том, что она называла «этим явно затянувшимся кризисом» или, в более саркастические моменты, «этой свистопляской на краю пропасти», а в состоянии подавленности этим «новым средневековьем», от него не требовалось никакого ответа. Это был сольный номер.

— В Нью-Йорке, — продолжала она, — один хмырь убил двухлетнюю дочь своей сожительницы — набросился на нее с кулаками, а потом стал пинать и бить ногами — за то, что она вздумала танцевать перед телевизором, мешая ему смотреть программу. Видимо, шла передача «Колесо Фортуны», и он ни за что не хотел упустить момент задарма поглазеть на сказочные ножки Ванны Уайт.

Как и большинство полицейских, Конни обладала тонким чувством язвительного черного юмора. Это был своеобразный защитный механизм. Не будь его, многие из них сошли бы с ума или постоянно находились бы в подавленном состоянии, так как по работе им все время приходится сталкиваться с бесчисленными случаями проявления людской злобы и чудовищных пороков. Тем, кто черпает свои знания о жизни полицейских из скудоумных телевизионных передач, полицейский юмор может показаться грубым, а порой даже бесчувственным, но истинному полицейскому начхать, что о нем думает другой, если этот другой не такой же полицейский, как и он сам.

— А вот тебе еще примерчик, на этот раз из жизни Центра по предотвращению самоубийств в Сакраменто, — продолжила свою партию Конни, едва они остановились на красный свет. — Одному из его сотрудников до чертиков надоел престарелый клиент, постоянно названивавший ему, так он вместе с другом приехал к клиенту на дом, повалил его на пол, вскрыл ему вены на руках и заодно, на всякий пожарный случай, перерезал горло.

Иногда за фасадом самых мрачных из ее юморесок Гарри чувствовал горечь, явно несвойственную ей как истинному полицейскому. А может быть, это было нечто гораздо более глубокое, чем горечь. Отчаяние. Но замкнутость Конни и внешняя ее сдержанность не позволяли ему точно определить, что она переживала в действительности.

Сам Гарри, в отличие от Конни, был оптимистом. Но чтобы таковым оставаться постоянно, он счел необходимым не углубляться, как это делала она, в людские пороки и злобу.

Стремясь перевести разговор в другое русло, он спросил:

— Как насчет ленча? Тут недалеко есть одна отличная итальянская траттория-крохотулечка, столики покрыты клееночкой, вместо подсвечников бутылки из-под вина, готовят — пальчики оближешь: и нокки, и маникотти — выбирай что душе угодно.

Она недовольно скривила губы.

— Да ну ее. Давай лучше просто купим что-нибудь прямо с лотка и съедим по дороге.

Они сошлись на ресторанчике, где торговали гамбургерами и который располагался в непосредственной близости от прибрежного Тихоокеанского шоссе. Общее убранство ресторана было выдержано в юго-западном стиле; в зале за столиками сидело с дюжину посетителей. Верхние части окрашенных белой краской столиков были наглухо заклеены толстой акриловой пленкой. Стулья обиты пастельных тонов с искрой тканью. Повсюду кактусы в горшках. По стенам развешаны литографии. Судя по убранству, здесь бы торговать супами из черных бобов да вываренным в мескитских бобах мясом, а не гамбургерами и различными жареньями.

Когда Гарри и Конни, усевшись за небольшой столик у одной из стен, ели заказанные ими блюда: он — сэндвич с сухой, пережаренной курятиной, она — нарезанную тонкими ломтиками жареную рыбу и сэндвич с водянистым, расползавшимся в разные стороны сыром, в зал в яркой вспышке отразившегося от стеклянной двери солнечного блика вошел высокий мужчина. Остановившись неподалеку от кассы, он внимательно оглядел зал.

Несмотря на то, что внешне незнакомец выглядел вполне приличным и был одет тщательно и со вкусом: в светло-серые плисовые брюки, белую рубашку и темно-серую замшевую куртку, что-то в его облике насторожило Гарри.

Смутная улыбка, блуждавшая на его лице, и несколько рассеянный взгляд делали его удивительно похожим на профессора. Лицо его было рыхлым, со слабым подбородком и бледными губами. В целом выглядел он скорее робким, чем внушавшим опасение, но Гарри внутренне весь подобрался. Видимо, сработал инстинкт полицейского.

Сэмми Шамрой, в бытность свою служащим рекламного агентства в Лос-Анджелесе более известный как Сэмми Шарм, был наделен Богом удивительным творческим даром, а сатаной — пагубным пристрастием к наркотикам. С тех пор прошло три года. Целая вечность.

А нынче он на четвереньках выползал из своего импровизированного жилища, ящика для перевозки транзитных грузов, таща за собой какие-то обрывки тряпья и скомканные газеты, служившие ему подстилкой в ночное время.

Когда кончились свисавшие до земли ветви олеандрового куста, росшего на самом краю пустыря и закрывавшего собой большую часть ящика, он, безвольно опустив голову, застыл в неподвижности на четвереньках, тупо уставившись на тротуар.