Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

Через минуту-другую, решив, что все братья уже в церкви, я открыл дверь. Увидел внутренний двор, колонны, зеленые изгороди сада. Под снегом они напоминали укрытую чехлами мебель в доме, хозяева которого отбыли на длительный срок.

Переступив порог, я убедился в правильности моего предположения: внутренний двор пустовал. Я затащил в него отца, закрыл дверь, поднял тело на плечи и по крытой дорожке зашагал направо.

В собор я проскользнул с северного крыльца, на которое выходили четыре двери. Наклонившись вперед, чтобы тело отца не соскользнуло с плеч, я протянул руку и открыл самую левую.

Услышал мелодичную музыку и пение. Монахи собрались на заутреню, первое богослужение из суточного круга.

Надеясь, что они полностью сосредоточены на молитве и не заметят меня, я вошел в северный трансепт — поперечный неф. Ночью соскреб прилипший снег с башмаков и теперь оставлял на мраморном полу только мокрые следы.

С моего первого тайного визита в собор я всегда наслаждался веерным сводом трансепта, в шестидесяти футах над головой, но, согнувшийся под тяжестью тела отца, в страхе, что меня заметят, не решался поднять голову к потолку.

Кафедральный собор был большим, трансепт — длинным. Добравшись до пересечения с нефом, я чуть поднял голову. Никого не увидел. Возможно, монахи собрались на хорах или где-то еще, не знаю.

Тело на спине давило все сильнее. Ноги уже болели.

Слева от меня, на этой стороне крестильной, за аркой с колоннами находилось помещение, из которого широкая — шесть или семь футов — лестница со ступенями из известняка уходила вниз. Канат из красного бархата, натянутый между двумя бронзовыми стойками, перекрывал доступ к ступеням. Когда я отодвигал одну из стоек, она громко скрипнула.

Пение не прекратилось, и, будто средневековый похититель трупов, замученный угрызениями совести и возвращающий украденное, я понес моего убитого отца в подземное кладбище, из которого длинный тоннель вел с Кафедрального холма к равнинной части города. У подножия лестницы под высеченной из известняка статуей Христа Избавителя дальнейший путь прерывала декоративная бронзовая дверь, но ее никто не запирал.

Подземелье освещали несколько факелов с газовыми рожками, которые горели двадцать четыре часа в сутки из почтения к вечной природе душ тех, кто здесь покоился.

Пространство делилось на секции рядами колонн. Крестовые своды над каждой покрывали фрески. Здесь покоились епископы, и кардиналы и, возможно, кто-то из выдающихся прихожан, которых город хоронил тут из поколения в поколение.

Пол во всех секциях наклонялся под разными углами, на что указал мне отец давным-давно, когда мы впервые пришли сюда тем самым маршрутом, которым мне предстояло унести его. Я проходил среди колонн и фигур в капюшонах и развевающихся сутанах, на самом деле теней, отбрасываемых газовыми рожками, оживленных моим разыгравшимся воображением. Направлялся я в один из углов подземелья, к которому вел наклон пола: именно туда потекла бы вода при внезапном потопе.

Положив отца на пол, я воспользовался крюком-монтировкой, чтобы подцепить большую крышку люка. Сдвинул ее практически полностью, оставив навес в несколько дюймов. Изредка до меня доносились слова псалмов, но я знал, что монахи меня не слышат.

Вертикальная шахта диаметром в четыре фута уходила на шестьдесят футов вниз, выводя в достаточно большой тоннель, чтобы человек мог идти в нем, пусть и наклонив голову. Этот тоннель построили одним из первых в городе, из кирпича и цементного раствора, но он по-прежнему находился в рабочем состоянии.

Железные скобы в стене шахты предназначались для спуска и подъема тех, кто обслуживал дренажную систему, но некоторые расшатались, так что требовалась определенная осторожность. Диаметр шахты не позволял мне спуститься вниз с привязанным к спине телом отца. Да и не знал я, чем и как его привязать.

Я мог доставить тело отца вниз только одним способом, пусть мне и не хотелось этого делать. После короткого колебания я опустил тело отца в дыру, ногами вперед. Отвернулся, но не заткнул уши. Чувствовал, что должен запечатлеть все подробности его путешествия от места смерти до могилы.

Шуршание плаща о кирпич усиливалось с увеличением скорости падения. Он ударился о дно большого тоннеля, отскочил в сторону, но небольшой наклон не позволял ему скользить дальше.

С минуту я стоял, дрожа всем телом, сдерживая слезы и собираясь с духом, чтобы спуститься самому.

Потом услышал шаги и голоса, эхом отдающиеся от сводов.

Как требовали правила наших странных ухаживаний, если происходящее между нами могло называться ухаживанием, обеденная зона куталась в темноту: три свечи в подсвечниках-чашах из синего стекла стояли на подсобном столике, еще шесть — на кухне, куда вела открытая дверь, ни одной — на столе, за которым мы ели. Я снял балаклаву, но не куртку, и капюшон оставался на голове.

Простенькая стеклянная люстра висела над нами, темная, из уважения к моим специфическим требованиям, но хромированные части чуть отражали синий свет, который, казалось, наполнял и прозрачные стеклянные колпаки лампочек. Поблескивали наши стаканы и столовые приборы, а на стене за столиком колыхались синие всполохи.

Гвинет приготовила крабовые котлетки, салат из перца с капустой, маленькие картофелины, сначала обжаренные, а потом запеченные в духовке. Мне понравилось все, и я не смог определить, что она приготовила из свежих продуктов, а что — из замороженных.

— Кто может быть партнером Телфорда, о котором он упомянул? — спросил я.

— Понятия не имею. Он лжет с той же легкостью, с какой дышит, поэтому, возможно, никакого партнера нет.

— Я думаю, есть.

— Я тоже, — после паузы согласилась со мной Гвинет.

— А что он имел в виду, говоря, что твой опекун на поводке?

— Мы встретимся с ним позже. Тогда ты узнаешь.

— Ты говорила, что об этом месте он не знает.

— Не знает. Нам придется выйти отсюда, чтобы встретиться с ним.

— Это безопасно?

— Не совсем. Но необходимо.

Мне нравилось «пино гриджио». Я никогда не пробовал это вино. Мне нравился силуэт Гвинет по другую сторону стола, ее руки напоминали изящные руки русалки в светло-синем сне.

— По голосу он совершенно порочный.

Гвинет рассмеялась.

— Не могу с тобой не согласиться.

— Пять лет тому назад, когда он… — я замялся, и она закончила фразу за меня:

— Когда он пытался меня изнасиловать?

— Тебе было только тринадцать. Ты говорила, что жила одна на верхнем этаже дома твоего отца.

— Ты помнишь худшую ночь в своей жизни, Аддисон?

Я подумал о ночи, когда отца застрелили, а потом долго били дубинками на Кафедральном холме.