Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

— Да, я помню худшую ночь.

— Я тоже. Я жила на четвертом этаже особняка моего отца, когда Телфорд попытался добраться до меня, но папу убили за несколько минут до этого, на кухне.

— Я понятия не имел, что все произошло в одну ночь.

Резкий стук раздался над головой, три пары быстрых, но не таких уж громких постукиваний, словно ударник оркестра постучал по полому деревянному блоку маленьким деревянным молотком.

Я никогда не слышал, чтобы чистяки издавали какие-то звуки, но, посмотрев вверх, спросил:

— Кто-то на крыше?

— Там чердак. Но это ерунда. Может, водопровод.

Звук повторился: тук-тук, тук-тук, тук-тук .

— Да, воздух в водяных трубах, — настаивала она.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук .

— Всегда шесть постукиваний парами? Как такое может быть?

— Не всегда. Иногда одно постукивание или два, иногда больше шести. Воздух в трубах. Как тебе крабовые котлетки?

В густом сумраке я не мог разглядеть ее лица, и она моего — тоже.

— Восхитительные. Ты потрясающий повар.

— Я потрясающий разогреватель.

Я поднял стакан с вином, замялся, ожидая очередного постукивания, но напрасно.

— Гвинет? — позвал я после глотка вина.

— Да?

— Я здесь просто счастлив.

— И я счастлива, — ответила она. — Я всегда жила в таких узких рамках. Но сейчас все ограничения сняты.

Шестью годами раньше, в подземном кладбище собора, стоя у открытой дренажной шахты в самом дальнем от входа углу, я не решался пошевелиться, потому что каждый звук отразился бы от крестовых сводов и эхо возвестило бы о моем присутствии.

Секции подземелья отделялись только колоннами, и хотя звук распространялся далеко и быстро, эти самые колонны заслоняли обзор. Они напоминали мне сосновый лес, в котором я оказался еще мальчишкой, и по нему вышел к церкви у реки. Нижние ветви начинались высоко, кустов практически не было, но множество стволов не позволяло заглянуть вдаль. И здесь я ничего не видел, учитывая сумрак, не разгоняемый светом газовых рожков.

Я мог бы спуститься в шахту, но они услышали бы шум, подошли, увидели сдвинутый люк. Поняли бы, что кто-то еще, не рабочий одной из городских служб, пришел и ушел этим путем, и я больше не смогу вернуться сюда, в дорогое мне место, где глубокой ночью я обретал душевный покой.

Как бы то ни было, в подземелье спустились двое, и пусть я не стал бы утверждать, что говорили они, как заговорщики, чувствовалось, что с другими на эту тему они бесед не вели.

— Объявят об этом через пять дней, но, как мне сказали, решение уже принято.

— Пожалуйста, скажи мне, что это не Уолек [14] На латинице еще одно говорящее имя Wallache — мерин (нем.). .

— Именно он.

— Они, должно быть, рехнулись.

— Никому не говори, или я спалюсь. Это суперсекрет.

— Но они должны знать… он должен знать… а эта история с Уолеком?

— Они, похоже, верят версии Уолека.

— Ему повезло, что его не разоблачили, как других.

— Возможно, здесь нечто большее, чем удача.

— Ты знаешь мое отношение к этому.

— Однако об этом известно. Известно .

— Но не так широко.

— Теперь придется служить двум господам. Уолеку, тут мы все будем делать по минимуму, и кому должно.

— Есть и другие, которые мыслят так же. Много других.

— Да, но это слабое утешение, если такое решение принято и ты знаешь, что грядет долгий период тьмы.

Они ушли так же внезапно, как появились.

Из сказанного ими я понял немногое, да и не возникло у меня желания разбираться, что к чему. Мой отец умер, швы привычной жизни расползались, и я не верил, что смогу их зашить. Вся моя жизнь была тайной, и маленькие секреты остальных, казалось, не имели ко мне отношения.

Оставшись в одиночестве, я спустился в шахту, которая уводила меня куда как глубже подземного кладбища, но сначала предстояло закрыть «крышку» собственного гроба. Держась за металлическую скобу одной рукой, правой я закрепил на ней свободный конец шестидюймового шнура, другим концом вшитого в пояс дождевика. Свободный конец заканчивался карабином, который я проверял множество раз и знал, что могу на него положиться. С ногами на одной скобе, привязанный за талию к другой, я обеими руками взялся за монтировку-крюк, чтобы, зацепившись им за крышку, пододвинуть, а потом установить на место.

Отцепив карабин, начал спуск в темноту, такую густую, что я, похоже, вдыхал ее вместе с холодным воздухом. И хотя понимал, что это всего лишь мое воображение, у меня сложилось полное впечатление, что выдыхаю я только воздух, а темнота, которую вдохнул, остается внутри.

Я знал, сколько скоб от вершины до дна шестидесятифутовой шахты, и считал их, спускаясь к тому месту, где лежал отец, мертвый, с переломанными костями. В какой-то момент остановился, достал из кармана фонарь, посветил вниз. Напротив меня последние четыре фута шахты занимала открытая арка, которая выводила в тоннель большего диаметра. Тело вывалилось в нее, ногами вперед. Отец лежал на боку, и только голова, в капюшоне и с замотанным шарфом лицом, оставалась в пределах вертикальной шахты.

Добравшись до дна шахты, я опустился на колени, вытолкал его в тоннель. Выполз следом. Сосредоточился на том, что надо сделать, физической работе, стараясь поменьше думать, какой именно груз мне предстояло перенести на достаточно большое расстояние.

Мне не оставалось ничего иного, как на какое-то время оставить отца в темноте и надеяться, что крысы не найдут его в мое отсутствие. В ливневой канализации крыс гораздо меньше, чем думают многие. Во-первых, еды в этих тоннелях немного, во-вторых, как было и в истории про Гамельн, после каждого ливня потоки воды смывали их, вынося в реку.

Согнувшись, я прошел подводящий тоннель, выложенный из кирпича, за многие десятилетия изъеденного водой. Из него попал в тоннель большего диаметра, уже из камней, сцепленных цементным раствором, более новый, чем кирпичный, но тоже достаточно древний.

Когда же добрался до современного, железобетонного, позволяющего выпрямиться в полный рост, побежал. По полу тек молочный ручеек, поблескивающий в свете фонарика, будто растопленный жир. Я несколько раз переходил из тоннеля в тоннель и двадцать пять минут спустя добрался до стальной решетки, за которой находился коридор к нашим комнаткам без окон.

Этот подземный лабиринт — не катакомбы, в которых нас, сокрытых от всех, можно хоронить в стенных нишах, где со временем остались бы только кости. Нашим кладбищем становилась вода — дно реки, и наша плоть доставалась тем, кому река служила домом.

После того как в ту далекую ночь отец привел меня, восьмилетнего, в эти комнатки, он понял, что необходимо подготовить похоронный комплект, чтобы его использовал тот из нас, кто переживет другого. К счастью, вместе мы прожили достаточно долго, чтобы я вырос, и мне хватило сил для выполнения этой работы, печалящей, но необходимой.