Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

Все нужное лежало в углу книжной комнаты. Прежде всего, полотнище из непромокаемого брезента, найденное в мусорном контейнере и с одной стороны покрытое силиконовой смазкой, которую, по просьбе отца, принес ему наш друг, тот самый, кто дал ему ключ от продовольственного склада церкви Святого Себастьяна. В двух сторонах тента отец проделал и обметал отверстия, в которые вставил шнуры. Сложил так, что необработанная поверхность и шнуры оказались внутри. Компанию полотнищу составляли два ведра с гвоздями, болтами, шайбами, ржавыми уголками, тройниками, переходниками, прочей сантехнической арматурой, головками двух молотков, прочие маленькие, но тяжелые вещицы, которые мы находили в наших ночных походах и уносили под землю. За долгие годы железа набралось достаточно много, чтобы его общий вес не позволил телу всплыть.

Мы не знали, что наземный мир сделает с телом одного из нас. Но, учитывая ярость и ненависть, которые мы вызывали у людей, предполагали, что тело ждут еще большие измывательства. Загнанные в угол, мы умирали с гордо поднятой головой, но не желали позволять им попирать наше достоинство после смерти.

Мой золотой «Ролекс» отсчитал час и десять минут, прошедшие с того момента, как я оставил отца. Он лежал, как прежде, нетронутый крысами, в тишине, которой никогда не узнать наземному миру, даже в день, когда валит снег без единого дуновения ветра.

Я расстелил брезент на полу, смазанной стороной к кирпичам. Потом закатил тело на брезент, как мог поправил одежду, порванную не только пулями и дубинками, но и при долгом падении в шахту.

Накрыл тело брезентом, потом стянул концы шнурами. Один шнур отец сделал длиннее второго, и к нему крепилась деревянная рукоятка, которую он вырезал сам.

Силиконовая смазка «выгладила» поверхность брезента, уменьшала трение при волочении и гарантировала, что брезент не протрётся, хотя, конечно, производитель и представить не мог, что смазке найдут такое применение. Взявшись обеими руками за рукоятку, я потащил за собой завернутое в брезент тело отца. Обработанный смазкой, брезент хорошо скользил и по кирпичам, и по камням, а на бетоне все пошло еще лучше. Я тащил его к месту упокоения, совсем как тащит отец за собой санки с младшим сыном, но роли у нас переменились, хотя я бы предпочел обратное.

Мне потребовалось сорок пять минут, чтобы добраться до того места, где я оставил ведра с металлическими предметами. Потом руки, плечи и спина болели так, будто я тащил на себе телегу дров, но в тот момент чувство долга и горе сыграли роль обезболивающего. Я развязал шнуры, засыпал в брезентовый кокон содержимое первого ведра и половину второго. Мы с отцом рассчитали, что этого хватит, чтобы утопить тело, но не сразу, а в нескольких ярдах от берега. Я вновь завязал шнуры и продолжил путь. На этот раз от цели меня отделяла четверть мили, может, чуть больше.

Семь самых больших тоннелей, к которым сходились все остальные, выводили к реке. Выходы из них располагались вдоль берега. Большинство изливали воду в большие бетонные отстойники, и вода попадала в реку лишь после их заполнения, перелившись через край. Благодаря этому весь мусор тяжелее бумаги, листьев и перьев опускался на дно отстойника и не попадал в реку.

Я подтащил отца к открытому концу одного из этих огромных тоннелей. Длина бетонной чаши отстойника составляла футов шестьдесят, глубина — порядка тридцати. После последнего дождя ее полностью очистили, так что теперь она медленно наполнялась снегом.

Для удобства обслуживания через чашу перекинули широкий пешеходный мостик из перфорированных стальных плит. Снег лежал на нем, повторяя рисунок перфораций, словно кружевная салфетка. От падения вниз оберегало ограждение. Впрочем, мне пришлось бы пересечь чашу, даже если бы его и не было.

Сначала я заколебался, подумав, а не дождаться ли мне ночи. Но до наступления темноты оставались долгие часы, и я вспомнил, что рабочие департамента уборки улиц и вывоза мусора, которые очищали отстойники, бастовали, так что едва ли кто мог заявиться сюда, да еще в такую погоду.

Небо сыпало снегом так же сильно, как на Кафедральном холме, видимость упала настолько, что я не мог разглядеть дальний берег. Казалось, снег выпадал на десятилетия вперед, потому что конец света наступил бы раньше, чем прошли эти десятилетия. Реку еще не сковал лед — зима только началась, — так что кораблей хватало, но все они появились там по делу, а не ради прогулки, прокладывали путь сквозь слепящий снег, и я сомневался, что у команды нашлась минутка, чтобы задаться вопросом, а что это я там делаю, если бы меня вообще заметили.

Таща саван по мостику, я упал дважды. Один раз — на ограждение, второй — на колени. За мостиком находился водослив, крутые шестидюймовые ступени во всю ширину отстойника, ведущие к кромке воды.

С этого места речные суда я видел уже более отчетливо, все они шли со включенными габаритными фонарями, словно ночью или в густом тумане.

Я попытался спустить тело отца по водосливу, потому что не хотел, чтобы оно просто свалилось в воду, но где-то на трети брезент вырвался у меня из рук, заскользил вниз и плюхнулся в реку, выплеснув воду на несколько нижних ступенек.

Ноги у меня задрожали, я сел, чтобы не свалиться вниз следом за телом. Попрощался и помолился. Голос дрожал не от холода.

Даже рядом с водосливом глубина составляла порядка шести футов, а потом быстро увеличивалась, чтобы по реке могли проходить суда с большой осадкой. Завязанные концы брезента пропускали воду, и я надеялся, что тело утонет быстро, не успев привлечь к себе внимания. Однако саван отплыл от берега даже дальше, чем я предполагал, но все-таки исчез под поверхностью воды. Металл предназначался не для того, чтобы утопить тело, а чтобы удерживать его на дне, когда оно начнет разлагаться и выделять газы, которые устремятся к поверхности, как стремился к ней отец, мечтая, что она станет его домом.

В грядущие дни, во время особо сильных штормов, тело могло сдвинуть вниз по течению, но я знал, что со временем ил, слой за слоем, укроет саван и отец окажется погребенным под рекой, точно так же, как он жил под городом, который зачаровывал его.

В полном безветрии снег продолжал падать, неспешно сыпался вниз, ослепительно-белый в сером свете утра, укутывал шарфами голые ветви деревьев, расстилал горностаевые воротники поверху стен, накрывал землю, улицы, крыши белым одеялом. Украшал все, кроме реки. Касаясь воды, снежинки исчезали.

Все и вся, чем мы дорожим в этом мире, подходит к концу. Я любил этот мир не только за то, что он есть, но и потому, что считал его величайшим даром. И моя единственная надежда, которая противостояла отчаянию, заключалась в любви к большему, чем мир, большему, чем чуть ли не бесконечная вселенная, полная миров.