Василий Криптонов - Гром гремит дважды [СИ]

Воспитатели тащили меня куда-то, а я смотрел вниз, на плывущий рисунок досок пола, и дышал. Не можешь ничего сделать — дыши. Просто, твою мать, дыши! Это важно.

— Дай я ему битой врежу.

— Давай. И кончаем урода.

Гудок приближающегося поезда. Удар по голове.

— Конечная! — хохотнул воспитатель, и меня швырнули в темноту консерватории. — Сладких снов, герой.

— Ладно, мусор. Отдыхай!

Выстрел, удар в грудь и долгое, долгое падение. А рядом парит жёлтый дракон. Дух, который избрал меня для того, чтобы уничтожить.

Наконец-то покой. Я долго лежал на полу, дышал и смотрел широко раскрытыми глазами в темноту. В венах таял яд, которым меня накачали. Он уходил, продолжая колоть меня изнутри мириадами мельчайших иголок.

— Твари, — прошептал я первое своё слово после того, как за мной закрылась дверь.

— О, ты живой? — обрадовался голос справа. — Слава богу, я уж думал, трупак. Меня когда кинули — ты лежал. Я тут уже сутки, а ты — ни звука. Неправильно как-то, брат. Это консерватория, здесь полагается петь песни.

Голос я не узнал. Какой-то парень из десятков учеников проклятой всеми богами школы Цюань.

— И что ты мне сделаешь, если я поведу себя не так, как полагается? — спросил я.

Парень помолчал, потом примирительно заметил:

— Чего ты начинаешь? Я просто болтаю. Правду про тебя говорят, псих ненормальный.

— Про меня хотя бы говорят. А вот о тебе я ничего не слышал.

Парень заткнулся, а я потратил ближайшую вечность на то, чтобы сесть, привалившись спиной к стене. Впереди был ещё долгий путь к ведру, а я едва шевелился. Всё тело сотрясало дрожью, меня знобило, зубы стучали.

— Эй, ты, — позвал я. — Как тебя?..

— Зиан, — ответил парень. — Себя можешь не называть, я знаю, кто ты.

— Зиан, сколько я здесь?

— Двое суток почти. Меня вчера кинули. Или не вчера… Не знаю, брат. Когда меня выведут, считай, двое полных суток прошли. Дольше, чем на три дня, никого не закрывают.

— А до того? — Я обхватил трясущимися руками голову, раскалывающуюся на части. — Сколько я был в этой…

— В процедурке? — Зиан оказался понятливым. — Три дня. Поговаривали, что ты умер.

Хреново, что поговаривали…

— Как Ниу?

— Это кто?

— Ниу. Работает в кухне. Танцовщица. Серебряная заколка. Моя… Моя девушка.

— С заколкой — помню. Как? Не знаю, как. Видал в столовой.

— С ней ничего не случилось?

— Да не знаю, брат. А что могло случиться?

— Борцы.

— А! — Зиан хлопнул себя по лбу. — Вспомнил. Я ж на распиле, за воротами, до меня новости доходят, как до жирафа. Это ведь её тогда разложить пытались, а ты вмешался?

— Угу, — только и сказал я, борясь со рвотными спазмами.

Желудок был пуст и сух, как высушенный в духовке.

— Не, брат, её никто не тронул, если ты об этом. Иначе тут кроме нас бы ещё кто-то был.

Надеюсь, что так. Потому что если хоть одна из этих раскачанных обезьян хоть пальцем прикоснулась к Ниу, то первое, что я совершу, выйдя отсюда — убийство. Пусть не я сам взвалил на себя эту ношу, но теперь она моя.

— Ладно. — Я глубоко дышал, стараясь успокоить бешено забившееся сердце. — Зиан, извини. Я не хотел тебе грубить. Просто…

— Брат, о чём речь! — Зиан, видимо, отмахнулся. — Это консерватория. Всё, что здесь происходит, здесь и остаётся. Ты не поверишь, чего я тут только ни выслушал. Когда ломает — никто себя не контролирует.

— У тебя вроде неплохо получается, — заметил я.

— Потому что я всегда умудряюсь припасти с собой лекарство, — усмехнулся Зиан. — Без него толком не отдохнёшь.

— Ты сюда отдыхать ходишь?

— Конечно. Ведь это единственное место, где можно сделать вот так.

Я услышал, как он встал и глубоко вдохнул.

— А-а-а-а-а! — сотряс стены и решётки оглушительный вопль. — Я ненавижу клан Чжоу! Драл их главу на помойке, и ему нравилось, слышите, суки?

Он разбежался и ударил по двери.

— Директор Цюаня — очкастая обезьяна! — Ещё один удар. — Спалю лесопилку к чертям собачьим! Видишь? — спросил Зиан совершенно спокойным голосом. — Где ещё так душу отведёшь? Накапливается…

Я хмыкнул. Интересный парень, этот Зиан. Раньше я таких не встречал.

— И тебя это устраивает? — спросил я. — Сидеть взаперти и орать бессмысленные слова?

— Меня, брат, ничего здесь не устраивает. И никого не устраивает. Жить приходится так, как они говорят. Но думать можно и по-другому. Я называю это свободой. Они считают, что наказывают меня, бросая в консерваторию. А я только здесь и живу. Здесь хотя бы всего того дерьма не видно, что всегда перед глазами.

Как же хочется пить… Есть ли такая сила, которая удержит меня, когда дверь откроется? Смогу ли я не взмолиться о глотке воды?

А может быть, нужно поставить вопрос иначе. Смогу ли я здесь лишить себя жизни? Оборвать мучения?

Ифу было на мне. Грязное, пропахшее медикаментозным запахом пота. Куртку снять, привязать к решётке, сделать петлю — проще простого. Эта мысль как-то успокоила, вселила надежду.

— Лей, — позвал Зиан. — Ты вообще как — поэзию любишь?

— Нет, — отозвался я.

— А чего так?

— А что, обязан любить? — огрызнулся я. — Кому нечего делать — пишут стишки. Мне какое дело?

— Ну, раз уж ты в консерватории, то принимаешь её правила.

— Ты это о чём?

Вместо ответа Зиан начал декламировать. Красиво, с выражением, как отличник у школьной доски:

— Справедливое небо,

Ты закон преступило!

Почему весь народ мой

Ты повергло в смятенье?[1]

Я заткнул уши, но это, разумеется, не помогло. Тогда я пополз в тот угол, где в прошлый раз нашёл ведро. Оно и сейчас оказалось там же. Я развязал штаны.

— Эй, Зиан! — крикнул я, устроившись на ведре. — Вот что я думаю о твоей поэзии.

Зиан несколько секунд послушал издаваемые мной звуки, потом рассмеялся и продолжил читать стихи. Я закатил глаза, сидя на ведре.

Зиана вывели спустя какое-то время. Открылась и моя дверь.

— Живой? — спросил воспитатель с пластиковым кувшином в руках.

Я молча смотрел на него от дальней стены.

— Пить, наверное, хочется?

Я молча отвернулся. «Пить хочется» — это было слишком слабо сказано. Я был в шаге от смерти от обезвоживания.

— Подойди, попроси, — уговаривал воспитатель. — А ещё у меня есть таблетка. Будешь хорошим мальчиком — она тебе достанется. Никто не узнает.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Это тебе зачем? — удивился воспитатель.

— Чтобы назвать имя директору школы. Он будет рад узнать, как ты предлагаешь ученикам таблетки, которых у тебя вообще быть не должно.

— Ах ты, сучонок!

Я закрыл голову руками и молча перетерпел всё, что этот слизняк хотел мне сказать языком дубинки и кулаков. Потом он ушёл, но в последнем клочке света из двери я успел заметить, что кувшин остался стоять на полу. Очевидно, таково было распоряжение директора, который не хотел лишать клан Чжоу имущества. Кувшин я выпил, казалось, одним глотком.