Василий Криптонов - Гром гремит дважды [СИ]

— Ты не заслуживаешь моей ненависти, — процедил директор. — Я тебя презираю. За то, что ты так и не понял: это место станет твоей могилой. Обычно здесь быстро соображают, что к чему — но ты, похоже, слишком тупоголовый.

Ничего нового директор не сказал.

— Вы не поняли, — медленно проговорил я. — Я вспомнил. Вспомнил всё, что было «до». То, как вы держали меня взаперти. Как приказали избить и бросили умирать. И я говорю не о том, что происходит сейчас. Не об этой школе. Это было «до» — до того, как я сюда попал. Тогда, в прошлой…

— Что за чушь? — оборвал меня директор. Он презрительно кривил губы. — До того, как сюда попасть, ты побирался вместе с калеками, воровал жратву и шарил по карманам туристов на рынке в Байшане. Как оказался на улице — понятия не имею, вероятно, точно так же, как половина тех, кто окружает тебя сейчас. Общество отвергло тебя! Ты превратился в отбросы и смердел — до тех пор, пока не попался во время облавы. Одно могу сказать точно: я в Байшане никогда не был. И мне уж точно не пришло бы в голову забираться за двести километров от дома для того, чтобы держать взаперти никчёмного мальчишку… Нет, Лей. Я никуда не ездил. Я ждал тебя здесь! И, как видишь, дождался.

В следующую секунду директор выдернул руку из кармана.

Я машинально ушёл от удара. Вскинул руки в защитной стойке. А директор, негромко рассмеявшись, покачал головой.

— В твои годы рановато быть таким нервным, Лей. — Он развернул бумажный носовой платок, который вытащил из кармана.

Неторопливо вытер им лоб и бросил на землю. Платок накрыл растоптанную таблетку. Директор развернулся и ушёл.

А я застыл, глядя на платок — белый бумажный лист на тёмной поверхности. Перед глазами поплыло.

Белый бумажный лист на тёмной поверхности стола.

Я смотрю на него долго, бесконечно долго. Решение уже принято, и назад пути нет. Я знаю это, но всё же почему-то медлю. Закрываю глаза. Открываю и снова смотрю на лист. Как будто жду, что открою глаза — и лист исчезнет. А вместе с ним исчезнет необходимость делать то, что собрался. Я просто задержался на работе, задремал за столом, как иногда случалось, и всё, что произошло — мне приснилось.

В глубине души я знаю, что это жалкий самообман, не более. Злюсь на себя. И в конце концов придвигаю к себе лист.

Начальнику Управления

Заявление об увольнении по собственному желанию

Прошу уволить меня с занимаемой должности.

Ставлю дату и вывожу подпись: Громов Леонид Михайлович.

Отодвигаю от себя лист. Вот и всё. В моём случае ни о каких «двух неделях отработки» речь не идёт. Таких, как я, всегда увольняют сразу, одним днём.

Что ещё?.. Ах, да. Надо собрать личные вещи. Хотя у меня вещей-то — раз-два и обчёлся, не люблю обрастать барахлом.

Взгляд падает на стоящую на столе фотографию в рамке. Сколько лет назад я поставил её сюда — не вспомню.

Красивая темноволосая женщина в лёгком пальто и небрежно накинутом на плечи шарфе держит в руках букет из кленовых листьев. Жёлтых, красных, оранжевых — я помню, как она собирала их в парке. Как любовно расправляла каждый лист, как придирчиво рассматривала сделанные мной фотографии. А потом забыла букет в такси. Мы сидели рядом на заднем сиденье, и нам очень быстро стало не до букета…

Когда она ушла, я несколько раз порывался выбросить фотографию. Но почему-то так и не выбросил. Оправдывался перед собой тем, что её присутствие помогает держать на расстоянии других женщин.

«Кто это?»

«Жена».

«О-о, я не знала…»

И всё. Одно мгновение — и ты из перспективного холостяка превращаешься в никчёмного женатика. Удобно. И оправдываться перед собой, почему не убираю фотографию, тоже удобно… Протягиваю руку к фотографии, но взять не успеваю — начинает вибрировать телефон.

Звонок с неизвестного номера, обычное в моей профессии дело. Привычно хватаю, привычно бросаю: «Алло», и только после этого вспоминаю, что мог бы не спешить отвечать. Да мог бы и вообще не отвечать. Дела Управления меня больше не интересуют.

— Лей? — напряжённо спрашивают в трубке.

Голос незнакомый. Или намеренно искажён — такое в нашей работе тоже бывает.

Кто попало меня «Леем» не назовёт. Это прозвище — только для своих.

— Слушаю.

— Надо срочно встретиться. Это по делу…

— Нет. — Я не дослушиваю, по какому делу. Срать я хотел на любые дела. — Я занят, — и собираюсь сбросить звонок.

— Лей, послушай, это очень важно! — Голос торопится. Будто почувствовал, что связь вот-вот оборвётся. — Это связано с…

Он произносит имя. Теперь я его узнал, хотя голос действительно искажён. Узнал — того, кто звонит. А имя, которое он произнёс, как будто уплывает. Тонет где-то в глубинах памяти. Хотя это имя для меня — как пароль. Как выстрел из стартового пистолета. Услышав его, я не могу не бежать. Я буду бежать до тех пор, пока жив человек, который его носит.

— Хорошо. Через пятнадцать минут, где обычно.

Сбрасываю звонок. Понимаю, что все это время держал в руках фотографию. Выругавшись, ставлю её на стол.

Взгляд снова падает за заявление. Буквы плывут перед глазами. Белый лист на тёмном фоне…

— Лей, очнись!

Я лежал на асфальте двора, завалившись на бок. Тао тряс меня за плечо.

— Что с тобой? Лей!

— Всё нормально. — В горле пересохло — как всегда после провала в воспоминания. — Что случилось?

— Не знаю. Я видел, как с тобой заговорил директор. Потом он бросил платок, ушёл, а ты упал.

— Голова закружилась. Бывает.

Тао недоверчиво смотрел на меня.

— Может, позвать кого-нибудь?

— Не надо. Я в порядке. — Я откашлялся и принялся подниматься.

Тао, поколебавшись, протянул мне руку. Я, помедлив, взялся за неё.

— Завтрак ещё не закончился?

— Нет, что ты! Если поторопиться, мы даже на молитву успеем.

Я встал. Никакая голова у меня не кружилась.

Только страшно хотелось пить, а в висках, пока мы с Тао шли на молитву, стучало: Громов Леонид.

Гром. Лей…

Вместе с именем ко мне вернулось многое. Ещё одна часть биографии — точно. Но вспомнить главное я так и не сумел.

Кто он — человек, одно упоминание о котором заставило меня нестись на встречу с информатором, будто на первое свидание? Кто?!

— Ты начал заниматься более усердно, — заметил Вейж однажды ночью. — Значит, я выбрал верный путь.

— А поподробнее? — спросил я.

Мы с ним опять сидели на полу, рядом, отдыхая после тренировки. Вернее — после разминки, так Вейж называл спарринги. Тренировка, по его мнению, начиналась позже.