Рост Толбери - Орден-I

— Но… но я… почти нашёл выход. Мне нужно ещё немного времени.

Его вопросы снова потонули в тишине, и он замер.

— Ты уже нашёл выход.

— Кто… ты?..

— Я смерть. И я жизнь. Я проводник. Я. Есть. Любовь.

Он извлёк крылья, притянул их к лицу, посмотрел на них, словно на свои ладони. Они дрожали и распадались. Она извлекла руку из его груди, сплела из пальцев колесо и коснулась его другой рукой.

— Всё это лишь один вдох Вселенной. Долгий и болезненный для нас, короткий и чистый для неё. В конечном итоге, мы все станем частью единого целого, вечность будем вместе и затем снова окажемся далеко, вынужденные преодолевать такой тяжёлый путь друг к другу. Борьба, и правда, не имеет смысла, но всё же иногда мы сражаемся. У каждого из нас своя задача. Чтобы выполнить её, ты родишься ещё много раз. Большим и маленьким. Незаметным и значимым. Сильным и слабым. Загнанным в угол и полным ненависти. Милосердным и дарящим доброту. Твои родители ждут тебя. Иди с миром. Мы прощаем тебя. Слушай Тишину.

Её руки обвили уставшие плечи Дэвана, притянули к себе. Тело Дэвана расслабилось, и он мягко опустился на колени. Она ласково посмотрела ему в глаза, показавшиеся из кровавой маски, улыбнулась, провела руками по его щекам, сомкнула пальцы на его затылке, вторую руку опустила к подбородку. И потянула. От себя и вверх.

— Ты должен идти дальше, — сказала она голове Дэвана. — Мы отпускаем тебя. Ты свободен.

Освобождённое тело Дэвана безвольно упало к её ногам, красной грязью кровь отхлынула от него, породив небольшое озеро в центре. Она осторожно положила его голову на землю рядом и отошла. Всё было кончено.

Но Лиам этого уже не видел.

Его глаза упёрлись в пыльный бетон и самый краешек приклада Айды. Он сделал всё, что мог. Дышать становилось всё труднее, лёгкие наливались свинцом, во рту чувствовался вкус крови, она тонкой струйкой стекала вниз и прибивала к земле пыль, поднятую сражением. Паники не было, тело расслаблялось. Лиам снова тонул.

Мама отвернулась лишь на секунду. Лиаму даже в детстве не доставало страха. Он встал на самый край качелей и раскачивался, насколько хватало сил. Вперёд. Назад. Вперёд. Назад. Выше. Навстречу солнцу.

Качелям надлежало сделать полный круг. Совсем новенькие — только высохла краска. Мама повела его в парк, который закончили строить накануне. Ни маленький Лиам, ни его мама не знали, что эти качели были просто зарыты в землю. Конструкцию необходимо было залить и прочно закрепить в грунте, но у строителей кончился раствор, они устали и решили доделать работу завтра.

Когда качели достигли зенита, инерции их хватило, чтобы ножки вырвались. Их движение вдруг прекратилось, Лиама выбросило, ударило о землю, он не успел ничего понять и почувствовать боль. Конструкция накренилась и упала на него сверху.

Хорошо, что он потерял сознание и не запомнил крик матери. Удар пришёлся ему на затылок, лишь чудом он не погиб на месте. Скорая ехала невыносимых двадцать минут. Реаниматолог подумал сперва, что маленькая голова лопнула от нагрузки, так всё было залито кровью и так страшно смотрелись разъехавшиеся куски кожи. Он подумал, что ничего не сможет сделать, и первые несколько минут лишь изображал работу, потому что не мог вынести взгляд матери и не хотел слышать её причитаний и обвинений. И лишь когда маленький Лиам вдруг издал судорожный вздох, он взял себя в руки и начал делать своё дело.

Лиам снова был в той палате, только что очнувшийся, маленький, напуганный таки, и не понимающий, где он, и что происходит. Мама была рядом, её лицо было бледным и тревожным. На нём ещё не отобразилось осознание того, что теперь всё будет хорошо. Она почти не спала и не ела, провела в больнице восемь дней, не отходила ни на шаг, пока её рёбенок был в коме.

Её руки обнимали очнувшегося Лиама, она шептала: «Мой малыш! Всё теперь будет хорошо! Ты жив! Малыш мой! Ты со мной!», её волосы падали на лоб, и он, наконец, вспомнил её запах и её лицо.

Мама.

— А ты куда собрался?! — кто-то грубо перевернул его и оттащил от камней, что впивались в живот. Перед глазами осталась лишь полоска света и обрывки знакомого голоса. — Твоя смена закончится, когда я скажу, агент Гадот! Сейчас вколем тебе консервантик и поедем. Вот так. Не забывай дышать, и делай это почаще, мать твою! И зрачки свои собери в кучу, смотреть на тебя страшно. Не изображай мне тут агонию! Агония — это мои отношения с женщинами. Я буду качать тебя, и держать в этом гадюшнике, пока не придумаю тебе хотя бы достойное оскорбление, вместо твоего тупого англосаксонского имени, для которого даже рифмы обидной не существует, хренов ты наркоман! Давай же, щенок, дыши, я с тобой ещё не закончил! Кто будет меня терпеть? Мне теперь нужно два человека, твою мать! Или хотя бы один разговорчивый. Медик! МЕДИК!

Голос Йована становился всё менее различимым, Лиам отдалялся от своего тела и от всех этих ощущений. Падал в колодец, полный тёмной и мутной воды. Мысли вязли, спутывались в клубок, их всё тяжелее было хватать за хвост и вытягивать на поверхность. Больно не было, только кто-то давил на его ребра со всей силы и было слышно внутри, как они трескаются.

Ничего страшного.

Снаружи доносились голоса, шум, крики, суёта. Неужели борьба всё ещё идёт? Сколько можно? Почему не настаёт тишина? Удары в грудь прекратились. Да, хватит уже, всё в порядке. Словно музыка медленно затухает. Как тот альбом старого и грустного блюза, который он слушал у одной из своих девушек между командировками. Так спокойно. И совсем не страшно. Что будет дальше?..

А дальше была здоровенная, декомпрессионная игла, пробившая его тело под ребрами. Он почувствовал каждый её миллиметр. Кровь больше не давила на легкие, боль возвращалась вместе со звуками, дырявым потолком, рваными вдохами и сосредоточенными мутными лицами.

Сердце неприятно сжималась, когда серб всем весом давил на него. Всё его тело снова кричало в панике и не хотело умирать.

— А-ха-хах, — задрав голову, истерически смеялся Йован. — Вот так, крепкий ты мудила! Давай! Выбирайся!

Лиам снова был тут. По его груди словно грузовик проехал. Медики отстранили серба и теперь копошились над ним с удвоенной силой, сняли с него жилет, разрезали одежду и пытались сделать так, чтобы он пережил этот день. Его сердце так устало, оно вжималось куда-то в угол груди, когда в него раз за разом разряжали дефибриллятор.

Ещё удар. И вдох. Насильственый. Словно ему в лёгкие выливают кипяток, он жжёт каждую альвеолу и бронх, колыхается и хлюпает внутри. Почему он не может дышать сам? И нужно ли ему это вообще?

Тут только боль. А там было так спокойно и тихо.

— Есть синусовый ритм! — прокричал незнакомый голос с какой-то ноткой радости.