Александр Гулевич - Хортарианский ястреб

Завершив песню-молитву, отец Гавриил покачнулся от навалившейся на него усталости и чуть было не упал, но, удержавшись на ногах, повелительным жестом остановил бросившихся ему на помощь служек, самостоятельно окропил святой водой алый стяг и протянул его мне. Сделав несколько шагов ему навстречу, я остановился, придерживая шашку, опустился на правое колено и поцеловал край знамени, под которым нам всем предстояло сражаться, умирать, получать раны и непременно побеждать.

Не успел я встать, как вдруг дружно ударили боевые барабаны и натужно заревели медные трубы. Запел хор. Ощущение торжественности момента ощущалось настолько остро, что стоявшие в шеренгах бойцы без всякой команды тоже встали на правое колено и взревели:

– С нами Бог!!!

Поднявшись и надев на голову кубанку, я выхватил шашку и проревел в ответ:

– Если с нами Бог, тогда кто же против нас?!

– Богоотступники! – нестройно ответили бойцы линейных сотен, и вместе с ними заклокотал присутствующий на площади люд.

– А раз они богоотступники, значит, победа будет за нами, мы победим!!!

– Ура! Ура!! Ура!!! – прокатился над излучиной и Большой рекой рёв сотен мужских и женских голосов.

В течение получаса бойцы по очереди подходили к алому стягу и, опускаясь на правое колено, прикасались к нему губами, после чего возвращались в строй. Завершив воинский ритуал, я под пение хора и игру оркестра вручил сотникам именные вымпелы и приказал сотням занять закреплённые за ними участки обороны. Сотни, соблюдая строй, разошлись, но на площади перед церковью остались женщины, дети и старики. Я подошёл к старосте и, окинув взглядом притихших людей, сказал:

– Ну что, бабоньки, вот и настал момент, ради которого все мы не покладая рук работали как проклятые и добросовестно учились воинскому делу.

– Атаман, – прижимая к груди годовалого ребёнка, обратилась ко мне мамаша лет семнадцати, – а вдруг не сдюжим, и степняки прорвутся на излучину?

– А вот это будет зависеть не только от нас, линейных казаков, но и от вас, бабоньки. Вы – наш тыл, на который мы всецело опираемся. Если вы не сдюжите, не сдюжим и мы, но мы непременно сдюжим, иного просто не дано. Любой мужчина, даже самый хилый, если за его спиной жена и дети, будет сражаться словно разъярённый лев, чтобы защитить своих детей и детей своих побратимов.

– Спасибо, атаман, мы сделаем всё, что можем, и даже сверх того, – с поклоном ответила молодая мать, нежно поглаживая кучерявые волосики своего чада.

Пожелав всем удачи и Божьего благословения, я со старостой направился в управу, но, не пройдя и тридцати шагов, заприметил бегущего посыльного из надвратной башни крепостной стены.

– Уж не степняки ли к нам пожаловали раньше времени? – с тревогой прошептал Верин, глядя на приближающегося гонца.

– Не думаю, – также шёпотом отозвался я, – тут явно что-то другое… Наверное, это из Выселок к нам делегация пожаловала, хотя, возможно, я и ошибаюсь.

– Гм… А нам-то с них какой прок будет? Долю не платили на общие нужды, крепостную стену и оборонительные башни с бастионами с нами вместе не строили, а теперь защиту им подавай… Не согласный я помощь им оказывать. Ты заботишься о коллективе – коллектив заботится о тебе, вот главное правило общежития, благодаря которому люди и выживают, – с неудовольствием насупив густые брови, пробубнил себе в бороду староста, продолжая всматриваться в приближающегося посыльного.

Ничего ему не ответив, я дождался, когда боец из сторожевого наряда подбежит к нам, и тут же задал ему вопрос:

– Что случилось?

– Атаман, там к воротам люди из Выселок пришли и хотят войти, но, согласно вашему приказу, мы их не пускаем, – с хрипотцой выпалил он, – поэтому они требуют, вернее, требуют их старшины личной встречи с атаманом.

– Ладно, пошли поговорим. Если примут наши условия, впустим, а если нет, пусть катятся на все четыре стороны. Они, конечно, не бездельники и не лодыри, а обыкновенные единоличники, что в наших условиях равнозначно. Согласятся работать на общее дело и выплачивать долю в казну на постоянной основе, будет им защита, а если нет… то и суда нет… Как говорится, каждый сам волен выбирать свою судьбу…

Решительно направившись к воротам в сопровождении недовольного старосты и бойца сторожевого наряда, я распорядился открыть калитку. Выйдя наружу и пройдя по деревянному мосту, подошёл к группе из двух десятков мужчин среднего возраста и трёх женщин чуть старше сорока, чуть поодаль от них на больших баулах сидело несколько сотен людей из Выселок.

– Вы хотели меня видеть? – прохладно поинтересовался я, ни к кому конкретно не обращаясь, и, внимательно осмотрев задумчивые лица старшин из Выселок, заложил руки за спину.

– Здрав будь, атаман Кудряш, – поглаживая живот, поприветствовал меня один из мужчин с властными манерами, имени которого я не знал, хотя лицо его мне было знакомо.

– Как тебя величать?

– Исеем, атаман.

– И тебе не хворать, Исей. С чем пожаловали на Хортицу?

– Знамо дело, защиты у тебя, атаман Кудряш, просим на время нашествия степняков окаянных. Обещаем во время осады честно выполнять твои приказы.

«Ишь ты, какой хитрый, – подумалось мне, – не хочет идти под мою руку, власть свою потерять боясь, но меня это ну никак не устраивает…»

– Честно выполнять мои приказы – это, конечно, хорошо, но вы ведь не строили крепостной стены и в возведении сторожевых башен с оборонительными редутами тоже не принимали участия. Как мне помнится, староста Верин несколько раз посылал вам гонцов с просьбой выделить людей на строительство, но вы каждый раз под разными предлогами ему отказывали, а теперь защиты просите… Неправильно это…

Староста Исей, помрачнев, выслушал меня, обернулся к своим спутникам, а узрев их смурые лица, вновь повернулся ко мне и глухим голосом поинтересовался:

– Так что, атаман, ты нас в крепость свою не пустишь?

– Нет.

– Не по-божески это.

– Может быть, – делано равнодушно взирая на Исея, ответил я, – но у нас существуют строгие правила: для того, чтобы получить нашу защиту, в обязательном порядке требуется вносить свою лепту в общее дело, а вы по каким-то надуманным причинам отказывались, так что извиняйте, но спасаться вы будете самостоятельно.

– Что ты хочешь, атаман, чтобы нас вновь в полон взяли и на рабском рынке продали, тогда зачем нас из полона вызволял?! – прорычал староста, сверкая злыми глазищами.

– Освобождал в надежде, что вы ко мне присоединитесь, но вы отказались, решив жить самостоятельно. Это ваш личный выбор, и я его уважаю, только и всего.

Из группы столпившихся выселковских старшин, растолкав мрачных мужиков, выбралась дородная женщина и, внимательно посмотрев в мои холодные глаза, вкрадчиво поинтересовалась: