Алекс Бор - Настоящая фантастика 2018 [антология]

Сейчас мне хотелось бы, чтобы здесь присутствующие честно ответили — нравится ли им эта перспектива и считают ли они ее вероятной.

Борис. Мнение Эдуарда кратко: я ничего не имею против ученцев, но при этом считаю их всемирным злом. Вот такой вот я непротиворечивый. А вообще давно заметил: если человек вначале говорит, что он не натур-фашист, это почти всегда значит, что он именно натур-фашист.

Данила. Эдуард, дело в том, что ты не видишь всей сложности проблемы, о которой говоришь. Нельзя воспринимать живых людей исключительно как источник угрозы для общества. Ты рассказываешь о какой-то совершенно абстрактной ситуации, смоделированной твоим услужливым разумом и не имеющей отношения к реальности.

По сути, ты просто играешь роль добровольного пропагандиста для людей, которые стремятся ограничить права презираемых ими «ученцев». И стремятся они к этому не из каких-то опасений, а из банальной зависти к сотрудникам, более талантливым и квалифицированным, чем они.

А про кино аргумент вообще ни в какие ворота не лезет. Получается, тебе не нравятся выпускники, потому, что у них эстетические вкусы не совпадают с твоими. Детский сад, ей-богу.

Модератор. Эдуард покидает нашу дискуссию вслед за Антоном.

ДАМЫ И ГОСПОДА. Напоминаю, что здесь не общественно-политический спор. Со своими фашистскими, антифашистскими и прочими взглядами на права ученцев разбирайтесь кулуарно. Здесь мы изначально обсуждали конкретную личную коллизию Андрея.

Андрей. Спасибо модератору за попытку вернуть дискуссию в изначальное русло, но думаю, в этом уже нет нужды. Всем спасибо за высказывания, все свободны. Признаюсь, многое читать мне было неприятно, но в любом случае благодарю за отклик. Это было ценное обсуждение, оно дало мне новую информацию к размышлению.

Я же скажу: моя девушка — совсем не такая, как тут нагородили. Она не стремится получить избирательное право и даже считает, что таким, как она, его давать не стоит. «Представления о жизни у нас толком нет», — вот как она говорит.

За последние пару месяцев любимая сильно изменилась. Она больше не смеется каждые полчаса и не ругается матом раз в два часа. Она перестала просиживать штаны на работе. Я тоже теперь хожу в офис исключительно в рабочее время. Смотрят на нас, конечно, косо, но в целом жить нам стало лучше и свободнее.

Она действительно любила смотреть фильмы про Губошлепов, но я показывал ей то, что смотрю сам, и ей понравилось. Она сказала, что только благодаря мне узнала, что подобное кино существует.

А еще она хочет иметь детей. Нормальных детей, выращенных немодным нынче способом — двумя живыми родителями.

Возможно, это опять хвастовство, но мне кажется, что она изменилась благодаря мне. Из ученца можно сделать нормального человека — нужно только относиться к нему как к человеку.

Они походили на хлопья мокрого снега. Такие забавы ради ветер когда-то любил швырять в лица поздним прохожим.

Но прохожих — не только поздних — в городе давно не встречалось. Собственно, города тоже не было — лишь руины в лохмотьях снежного савана. И ветер, улюлюкая, взялся жонглировать белыми хлопьями. Там, над остовами небоскребов и торговых центров, они взлетали и падали, взлетали и…

Нет, падать они не спешили.

Когда язвы воронок скрылись из виду, хлопья слаженно разлетелись в стороны. Ветер озадаченно потянулся невидимой ладошкой к ближайшей игрушке. Взвизгнул, напоровшись на бритвы лопастей. Отпрянул.

С безопасного расстояния он смотрел, как неправильные хлопья с тихим жужжанием планируют над мертвым городом, будто выискивая… что? Что мог скрывать пепел пожарищ?

Чем бы ни закончились поиски, вскоре наблюдатели заложили вираж и набрали высоту. Подвывая от любопытства, ветер кинулся следом. Туда, где ночное небо бороздили стремительные и смертоносные машины.

Машины, в которые неинтересно швырять мокрым снегом. С которыми наперегонки — себе дороже. Неправильные хлопья втянулись в них, будто пчелы в ульи.

А сами машины изрыгнули огонь и грохот.

Руины в лохмотьях снежного савана безучастно молчали. Если бы ветер спросили, он шепнул бы, что там не осталось даже крыс. Зачем перемалывать каменное крошево?

Но машины, прицельно уничтожая сектор за сектором, не задавали вопросов. Они не нуждались в ответах.

И руины — мертвые, припорошенные снегом и пеплом руины! — проснулись. Исподтишка, откуда никто не ждал, вонзили в небо персты пламени. Одна из машин пролилась на землю огненным дождем. Лампочками новогодней гирлянды занялись другие.

А потом в недосягаемой вышине вспыхнуло и погасло новое солнце.

И ветер, поджав хвост, умчался от сошедшей с ума ночи.

Ночью подморозило, и растерзанная танками грязь оледенела. Колонный путь, на имитацию которого ушло два дня, снег уничтожил за час. Снегу не было дела до войны.

U-404, юнит центра киберопераций, заслонил снежное поле сеткой виртуальной реальности. Одна команда — и земля вспухла следами гусеничных траков. Две визуализации — и авиадром с истребителями стал заснеженным редколесьем. Помедлив, юнит преобразовал редколесье в каньон с эрозийными склонами.

Затем подключился к операционному залу. Там перед фасеточными экранами дежурили операторы боевых дронов. Из трех сотен операторов осталось десять. В каждой фасетке алела надпись: NO SIGNAL DETECTED.

Память юнита хранила последний бой. Как и все предыдущие. Бой, который шел за две тысячи километров от операционного центра. Бой, на исход которого не повлияли три сотни операторов.

Ничего не предвещало провала миссии. Дроны-истребители выпустили тысячи беспилотных аппаратов. Обнаружив противника, беспилотники передали его координаты на командный пункт. Затем вернулись на истребители.

Но пятнадцатью секундами раньше враг взломал канал связи беспилотников и передал ложные данные. Командный пункт подтвердил уничтожение несуществующих целей. Дроны с воздуха открыли огонь в пустоту.

Затем сами стали целями.

Пока горели дроны, враг попытался перехватить управление орбитальной станцией.

Юнит не располагал информацией, что пошло не так. Но спустя одиннадцать секунд станция — последняя станция — была уничтожена. Вместе с тремя спутниками связи.

Тремя последними спутниками.

U-404 взглянул на неподвижных операторов. На пятом году войны андроиды, контролируя орбитальное оружие, считали себя победителями.

Тем тяжелее далось им отсутствие удаленных рук и глаз — послушных командам боевых машин.

Но они продержатся. Выстоят. Победят.