Джо Аберкромби - Проблема с миром

Когда Молодой Лев проезжал мимо, Скворец выкатил грудь колесом и поднял пику немного повыше, но тот скоро затерялся в пыли, и пика снова клюнула носом. Проклятье, и тяжелая же штуковина! Поначалу она кажется удивительно легкой, но после того, как понесешь ее какое-то время, гребаная деревяшка начинает тяжелеть с каждым шагом. Скворец закашлялся. Столько пыли! Он сплюнул, случайно попав на себя, слюна потекла по нагруднику – но сейчас-то какая разница? Он все равно не мог остановиться, чтобы вытереть; к тому же он был в латных рукавицах. И в любом случае они больше были не на параде.

– Давай, давай, давай… – продолжал нудеть тот голос. Скворец не понимал, кто это, но ему ужасно хотелось, чтобы он заткнулся.

Кровь и ад, они уже совсем близко! Судя по крикам, доносившимся слева, там уже началась заварушка. Скворец съежился, когда пара новых болтов со звоном клюнула доспехи, загремела по шлемам. Он никогда еще не сражался в битве. Рассказывал всем, будто побывал в Стирии, но это было вранье. Была пара драк – один раз он бросил сына вдовы Лыбы в мельничный пруд, – но они кончались в считаные минуты. Обмен оскорблениями, обмен тычками, несколько мгновений глупой злости – и все кончено. Здесь не было ничего похожего. Это было нечто настолько большое, что тебя уносило, совершенно беспомощного, как ветку речным потоком. И все было так медленно, так постепенно. Так обезличенно. Столько времени, чтобы обо всем подумать. Больше похоже на придворный танец, чем на драку. Было бы, конечно, гораздо лучше, если бы это был танец. Скворец, правда, в жизни не танцевал – но ведь и то, что он делал сейчас, тоже было для него внове.

Сперва он жалел, что не попал в первый ряд, чтобы хотя бы видеть, куда они идут. Потом сумел разглядеть, куда они идут – ту стену и стоящих возле нее людей, тоже ощетинившихся пиками, – и, кровь и ад, как же он был рад, что не попал в первый ряд! Все шли так тесно – нет места, вообще нет места ни для чего. Вроде бы так спокойнее, а вроде и страшнее. Эти люди тебя защищают, как братья, плечом к плечу, но если что, как ты отсюда выберешься? Никак. В этом-то и вся задумка.

– Опускай пики! – ревел Лонгридж. – Готовьсь!

С ворчанием и скрежетом люди в передних рядах опустили свое оружие; сверкающий лес наконечников.

Кровь и ад, они совсем близко! Скворец мельком увидел противника. Пики, полный доспех. Открытые шлемы, так что видно лица. Молодые лица и старые, испуганные и оскалившиеся. Какой-то парень с огромными усами. Еще один улыбается – улыбается, в такой момент! Еще у одного по лицу текли слезы. На самом деле это было очень похоже на них самих. Словно они подступали к гребаному зеркалу. Бред, верно? Это и был бред. Скворец не имел ничего против этих бедняг, ничего такого, чтобы пытаться их убить, и уж наверняка сам он ничего не сделал такого, чтобы им захотелось убить его. Разве что среди них затесался сын вдовы Лыбы, но это вряд ли.

– Давай! Давай! – не затыкался тот ублюдок рядом с ним. Все принялись рычать, кряхтеть, бормотать, готовя себя к неторопливому контакту с врагом. Вот наконечники их пик загремели о наконечники вражеских, потом столкнулись древки, заскрипели, заскрежетали, скользя все ближе и ближе. Целая чаща трущихся и стукающихся друг о друга, со смертоносным металлом на конце.

На той стороне кто-то взвыл. Потом завопил кто-то среди своих. Они уже остановились. Сапоги чавкали в грязи. Скворец крепко уперся в наспинник человека впереди себя и ощутил, как кто-то так же крепко уперся в него сзади. Его пика, кажется, на что-то наткнулась, но он не мог понять, на что. Вообще никакого понятия, во что он тычет. Он попытался выглянуть поверх плеча человека впереди. Попытался поднять пику повыше, чтобы навалиться сверху, но, кровь и ад, какая же она была тяжелая! У него горели плечи, древко стукалось о соседние.

– Дави! – ревел капитан Лонгридж. – Навались! Дави мерзавцев!

Кровь и ад, ну и шум! Кто-то рычал, кто-то плевался, кто-то изрыгал ругательства; скрежет и треск корежащегося металла и дерева; то здесь, то там – внезапный вопль, или всхлип, или беспомощное бульканье.

– Не-е-т! – заорал кто-то. – Нет! Нет! Нет! Нет! – С каждым разом все тоньше и пронзительнее, пока это не превратилось в сумасшедший визг.

Кровь и ад, ну и тяжелая же это была работа! Тяжелее, чем все, что он делал в жизни, а в награду – только мертвецы. Скворец тоже зарычал и навалился на пику, напряг все мускулы, чувствуя, как лоб покрывается потом.

– Сильнее! – ревел Лонгридж. – Еще, черт вас дери!

Скворец увидел приближающееся лезвие. Человек впереди убрал голову и скосил глаза, глядя, как оно скользит мимо его лица. Скворец попытался оттиснуться в сторону, но давка была слишком плотной. Они были упакованы, как свечи в коробке. Если бы он оторвал ноги от земли, то повис бы, удерживаемый давлением окружающих людей. Лезвие все приближалось, или, может быть, его самого несло на него, и вот острие коснулось его нагрудника и заскребло по нему. Металл завизжал, и на нем появилась длинная, рваная царапина, прямиком через рельефную чеканку со скрещенными молотками Инглии.

– Давай! Давай!

Скворец натужился, забился, отчаянно навалился на собственную пику, но он даже не мог разглядеть, кому принадлежала эта. Тут и головой-то было почти не двинуть, не то что чем-нибудь другим. Так тесно они стояли.

– Черт! – взвизгнул он. – Дерьмо! Черт!

Он заизвивался и забрыкался еще более отчаянно, и сверкающее острие клинка заскребло боком, скользя вдоль нагрудника, потом уткнулось в выступающий металлический край рядом с его подмышкой. Скворец смотрел на него сверху большими глазами, едва осмеливаясь дышать, умоляя его как-нибудь остаться там. Он уже бросил свою пику, в отчаянии стараясь как-то развернуться, но не смог даже высвободить правую руку. Все, что ему удалось, – это слабо, бессмысленно ухватиться за древко большим и указательным пальцами левой.

– Давай!

Потом человек рядом с ним со стоном подвинулся, и острие, чиркнув, высвободилось. Оно скользнуло под наплечник и медленно, постепенно начало протыкать толстую мягкую куртку, надетую внизу.

– Навались! – вопил Лонгридж, и задние ряды навалились, и давили, и жали, и наконец насадили его на лезвие.

Ощутив укол, Скворец крякнул, стиснув зубы. Сперва это было холодное жжение, потом начала разгораться боль, она становилась все острее, и его кряхтение перешло в вой, все более и более пронзительный, пока он не стал отчаянным, захлебывающимся визгом от невероятной, невыносимой боли, прорезавшей его грудную клетку.

Лейк продолжал пихать. Он не знал, куда пихает, просто пихал. Как тут вообще можно знать хоть что-нибудь?

«Будь мужчиной», – напутствовал его отец, провожая в дорогу.