Джо Аберкромби - Проблема с миром

Она шла, закутавшись в свои невзгоды, словно в кокон, чтобы можно было не смотреть ни вправо, ни влево. Чтобы не видеть обгорелые сады, вытоптанные поля, струйки дыма, все еще ползущие в небо над разрушенным Стоффенбеком, расстрелянным из пушек, которые были с таким тщанием отлиты на ее собственном заводе.

Всю дорогу она повторяла себе, что ее нельзя ни в чем винить.

В конце концов, она ведь ничего этого не хотела. Она хотела выйти за Орсо. Хотела этого больше, чем чего-либо другого. Но она потеряла Орсо из-за того, что ее мать однажды переспала с королем. Карнсбик был прав: после Вальбека ее здравомыслие куда-то подевалось. Когда ей на блюдечке преподнесли Лео, такого красивого и знаменитого, такого полного возможностей – как раз то восхитительное блюдо, какого требовал ее пресыщенный вкус, – какой у нее был выбор, как не достать вилку и нож? А потом, когда она оказалась беременной, когда ее постоянно тошнило, а ее здравомыслие стало еще хуже прежнего, – какой у нее был выбор, как не выйти за него замуж? А потом, когда она обнаружила, что он по самые яйца увяз в заговоре Ишера, – какой у нее был выбор, как не присоединиться к заговорщикам и не приложить все усилия, чтобы их нелепые планы увенчались успехом? В конце концов, она ведь именно этим и занималась: превращала в успехи нелепые планы других людей.

Вообще, это ужасно несправедливо по отношению к ней – что она должна была все потерять только из-за того, с кем переспала ее мать. При том что это по определению произошло еще до ее рождения.

А потом она подумала об отце – не о короле Джезале, а о другом. О своем настоящем отце, чья бы кровь в ней ни текла. Представила, как он сидит в своем передвижном кресле, обводя языком беззубые десны и критически подняв бровь, как всегда, когда она самонадеянно переоценивала свои силы на фехтовальном круге.

«Ты уверена, Савин?..»

– Что я наделала? – прошептала она.

И опустилась на одно колено посреди дороги.

Если бы она попыталась по-настоящему, если бы она действительно этого захотела, то смогла бы найти способ это остановить. У нее была тысяча возможностей, когда она могла бы это остановить.

Вместо этого она лишь подливала масла в огонь. Вместо этого она бросила кости, поставив все на кон. И ради чего? Ради своих амбиций. Этой змеи, туго обвившейся вокруг ее внутренностей, чей аппетит только возрастал с каждой кормежкой. Чей голод никогда не мог быть удовлетворен.

Говоря по правде, подобно всем игрокам, которые внезапно проигрывают по-крупному, во время игры она думала лишь о том, что получит, когда выиграет. Лишь теперь она увидела масштабы своего проигрыша – и он равнялся всему, что она имела. Причем она проиграла не только за себя, но за тысячи других людей. Что ее поражение будет значить для Зури? Или для Броуда? Для Гаруна с Рабиком? Для Лидди и Май? Во имя Судеб, чем оно обернется для ее еще не рожденного ребенка?

– Что я наделала?..

Она ощутила на плече легкую ладонь Зури.

– Мой наставник по писаниям несомненно сказал бы… – служанка с сомнением оглядела измолоченное поле боя, – …что раскаяние – это врата к спасению.

Савин недоверчиво хмыкнула:

– Как ты можешь по-прежнему верить в Бога? В то, что все это – часть какого-то великого замысла? Что все это действительно что-то значит ?

– А как иначе? – Зури поглядела на нее расширенными глазами. – Верить, что все это не значит ничего?

Савин ощутила тяжелую ладонь Броуда на другом плече:

– Такие вещи не творятся в одиночку. Мы все приложили к этому руку.

Она медленно кивнула. И действительно, было бы еще более чудовищной самонадеянностью считать, что все это – только ее вина. Гримасничая, Савин поднялась на ноги, тяжело перевела дух и двинулась – одна рука придерживает живот, вторая держится за поясницу – через покалеченные поля по направлению к Стоффенбеку.

Она тоже сыграла свою роль. Теперь оставалось только расплатиться.

Савин не знала, как долго сидела здесь в ожидании, мучаясь чувством вины, мучаясь мрачными предчувствиями – ну и просто мучаясь.

Боль в голове не ослабевала. Боль в мочевом пузыре несомненно становилась сильнее. Ребенок ерзал не переставая. Возможно, к нему перешло проклятие нетерпеливости Лео. Или он заразился ее паническими настроениями. А возможно, подобно крысе, бегущей с тонущего корабля, он ощущал, что ее песенка спета, и отчаянно пытался поскорее оказаться снаружи.

Должно быть, унаследовал от матери инстинкт самосохранения. Савин сама бы с радостью вылезла из собственной кожи, если бы могла.

Время от времени за дверьми слышались приглушенные голоса стражников – иногда даже смех. Значит, она была пленницей. Видимо, надо как-то к этому привыкать. А также к тому, что теперь ее будет поносить весь мир, все построенное ею будет разрушено, а само ее имя станет мишенью для дешевых шуток или образцом для нравоучений…

Дверь с треском распахнулась, и Савин дернулась встать – так резко, что спину свело судорогой, и ее едва не стошнило. Она так и застыла, не поднявшись до конца, опираясь о сиденье дрожащей рукой.

Орсо остановился на пороге, уставившись на нее. Было похоже, что он заготовил на лице выражение праведного гнева, но при виде нее не сумел до конца скрыть свое потрясение. Да, вид ее раздувшегося живота, зашитой головы и порванной, покрытой засохшей кровью одежды, должно быть, требовал какого-то времени на привыкание. Впрочем, праведный гнев скоро вернулся.

– Не вставай! – резко сказал он, хотя было очевидно, что она и не сможет этого сделать без лебедки и троса.

Савин шлепнулась обратно в кресло со всем изяществом пивного бочонка с руками и ногами. Последние следы чувства собственного достоинства она к этому моменту числила среди наименее мучительных из своих утрат.

Орсо закрыл дверь, старательно глядя в другую сторону. Он тоже переменился. Стал жестче. Целеустремленнее. От его былого расслабленного изящества не осталось даже намека. Он прошел в середину комнаты, сжав кулаки.

– Я был удивлен, когда услышал, что ты решила сдаться. Я-то был уверен, что ты захочешь ускользнуть куда-нибудь в укромный уголок, чтобы вынашивать там новые планы.

В комнате было тепло, но его голос был наполнен таким холодом, что волоски на ее предплечьях встали дыбом.

– Я поняла, что сдаться – это лучшее, что я сейчас могу… – Ее голос звучал унизительно слабо. Она привыкла иметь все карты на руках. Даже с Орсо она всегда оставляла пару козырей про запас. Теперь у него была вся колода. – Ради моего ребенка…

– Сейчас уже поздновато думать об этом, как ты считаешь? – гаркнул Орсо. – Теперь, когда на полях штабелями в пять слоев навалены мертвецы?