Юрий Харитонов - Смерть октановых богов [litres]

Когда Софья первый раз раздела бессознательного Руслана, то поразилась огромному количеству шрамов у ребенка. Протирая мокрой тряпкой дрожащую кожу, Макаренко, кроме крестообразного шрама на месте пупка, обнаружила еще множество отметин по всему телу. Маленькие шрамы-пуговки, будто в тело мальчика много раз втыкали острые предметы. Сова не могла представить, кто такое проделал с Русланом и зачем надо было так его мучить. Судя по этим шрамам, тот в далеком детстве перенес ужасающие пытки, но пока поведать о них не мог. А Макаренко не настолько хорошо знала подростка, чтобы прямо спросить его об этом.

Однажды, когда Озимов бредил дольше обычного и произносил повторяющиеся и ничего не значащие фразы, вроде «Ты будешь с нами», «Скоро», «Один из нас», Макаренко задала вопрос о шрамах, но мальчик ее не услышал, продолжая метаться на промокшей от пота койке. С тех пор девушка и не старалась узнать о пытках, отложив вопросы до момента, когда Озимов придет в себя.

Нечто похожее на пыточную камеру девушка видела в бункере Кизляка под монастырем в Переславле-Залесском. Холодные, металлические столы, странные колющие и режущие инструменты рядом на столиках, огромные прозрачные сосуды, где мог поместиться взрослый человек, и пластиковые трубки с длинными и полыми стальными иглами, предназначение которых оставалось загадкой. Именно они могли оставить на теле Руслана похожие следы, но, как знала Софья, Озимов родился в Юрьеве-Польском, никогда свой город не покидал и Переславль-Залесский не посещал. Именно поэтому для девушки происхождение ужасных шрамов оставалось загадкой. Ведь в Юрьеве вроде не пытали детей и не экспериментировали на живых людях. Или пытали и экспериментировали? Только травма ребенка оказалась настолько глубока, что он не будет рассказывать об этом первому встречному, а Софья к его ближней родне явно не относилась.

Ну ничего, вот очнется – и Макаренко попробует разговорить мальчика. А он очнется, обязательно придет в себя, просто надо еще подождать.

Однажды отец отправил Сову в Вологду за новогодними игрушками. Вроде и не до Нового года было в такое время, вроде и опасно, но отец почему-то не мог забыть про этот праздник. Он вообще считал, что если есть семья, то должны быть и семейные праздники, основным из которых и был Новый год. Поэтому и послал дочь одну в опасный город – во-первых, для пополнения запасов вечно бьющихся игрушек, во-вторых, для отработки действий в городских условиях. Ну, а в-третьих – чтобы дочь не пугалась городов, ведь она никогда не бывала за пределами окружающего их дом леса.

Конечно, девушка справилась. Она прошла по Вологде, миновав все бандитские шайки, действующие в черте города, пообщалась со многими гражданскими, предлагая им взамен игрушек мясо и шкуры, добытые охотой в лесах вокруг дома. Набрала целый ящик хрупких и ярких разноцветных шариков и других драгоценных, поднимающих настроение фигурок, которые вешали на елку, чтобы создать атмосферу праздника, и благополучно вернулась домой.

Но то, что Софья увидела тогда в одной городской семье, поразило девушку до глубины души.

– У нас ничего нет, – понуро сказала худая женщина с серой кожей и потухшими глазами. Она выглядела истощенной и давно голодающей.

– А что с ней? – спросила Макаренко, кивнув в угол бедной и грязной комнаты. Там, на койке, закутанная в несколько одеял, лежала девочка. Неподвижная и бледная, словно уже давно умершая.

– Спит и не просыпается уже четвертый месяц, – ответила женщина. – Я за ней ухаживаю. Мою, кормлю отварами. Но она не просыпается…

– Она не мертва? – спросила тогда Сова, ничего не понимающая в болезнях.

– Что ты, дочка! – замахала руками мать. – Что ты! Не говори так! Это состояние называется «кома» и может длиться годами.

– И вы так и будете ждать, пока она не придет в себя? – удивилась Софья. – А если не придет?

– Чур тебя, дурочка! – воскликнула женщина и перекрестилась. – Не говори так! Бог знает, что делает! Он обязательно вернет ее нам! Обязательно разбудит!

Макаренко хотела возразить, мол, Бог мог бы пораньше разбудить девочку, чтобы не мучить ни ее, ни мать, только женщина до того разволновалась, что вытолкала Сову из квартиры. Та еле успела впихнуть ей в руки кусок вяленого мяса.

Через год Макаренко вновь ходила в Вологду и случайно встретила ту женщину. И… – о, чудо! – девочка, оказывается, проснулась! Софья украдкой спросила мать, сколько дочь проспала, и та призналась: больше девяти месяцев!

Невероятно! Удивительно!

И именно поэтому Сова собиралась дождаться, когда Руслан проснется. Она не знала, болеет ли он или впал в ту самую пресловутую «кому», но ожидание матери, грозившее затянуться навечно, поразило девушку в самое сердце. И Макаренко готова была также два месяца или девять следить за Русланом и ждать, когда тот очнется. Наградой же… Софья вспомнила глаза той девочки, в которых плескалась безграничная любовь к матери и невыразимая словами благодарность. Вот что будет наградой!

Удостоверившись, что с Русланом никаких изменений не произошло, Софья разожгла печку в углу, которую топила только когда стемнеет, чтобы дымом не выдать нефтяникам своего убежища. Растопила лед в двух кастрюлях. В одной поставила вариться ободранную тушку крысы. Другую забрала к кровати больного, где очень тщательно обтерла его нагое тело и вновь накрыла двумя старенькими одеялами, которые нашла в тюках, что Михаил два месяца назад велел детям погрузить в «Хаммер». Сейчас автомобиль благополучно прятался в соседнем кирпичном гараже, ворота которого открывались и закрывались цепью. Желтый железный монстр был слишком заметным, чтобы оставлять его на виду. К тому же под носом у местных нефтяников, у которых Сова и угнала автомобиль.

Эх! Что за времена были два, почти три месяца назад! Софье ничего не стоило устроить диверсию, отлупить до бессознательного состояния пятерых подростков и угнать «Хаммер» из-под носа у отчаянных головорезов. А сейчас? Готова отложить месть навсегда ради одного пацана, которого, по сути, никто не просил пристраиваться к Макаренко хвостиком и следовать за ней в это опасное путешествие.

Сова грустно улыбнулась. С ней что-то случилось с тех пор, как она познакомилась с толпой детишек и нормальным мужчиной, почти ничем не отличающимся от отца. А еще она подсознательно восхищалась смелостью двенадцатилетнего пацана, который, презрев любые опасности, примкнул к ней. Тем более, что когда-то давно он многого натерпелся от страшных людей, о чем свидетельствовали старые раны.

Это несправедливо! Ведь несправедливо же!

Макаренко заботливо подоткнула края одеяла под матрац и, пока варился крысиный бульон, занялась другим делом. Поставила рядом с кроватью мальчика ведро, насовала в него ветоши и воткнула привезенную ель. Потом заглянула под кровать и выудила оттуда две коробки, в которых в свете лучин поблескивали елочные игрушки. Сова улыбнулась: война – войной, смерть – смертью, но хоть мир необратимо изменился после великой катастрофы, отец навсегда привил своей дочери любовь к семейному празднику. Пусть и не осталось у Софьи семьи – отца убили, зато есть чувство единения с людьми. Вот с этим мальчиком, с теми детьми, что остались в «Приюте», и Михаилом, который принял на себя бремя заботы о них. Это чувство было много сильнее желания спрятаться, остаться одной. И это чувство напоминало ей, как маленькая девочка в новогоднюю ночь засыпает в теплых объятиях отца, разглядывая блестящие и яркие шары, пирамидки и фигурки танцующих и веселящихся людей. Вот что Макаренко было необходимо больше, чем одиночество. Вот что она искала с того времени, как бандиты убили отца.