Владимир Корн - Один и без оружия

— Что-то я не до конца понял. Так никотин — яд или не яд? — спросил Янис.

— Яд, — кивнул Слава. — Впрочем, как и соль, и даже обычная питьевая вода, дело только в дозе. Основную угрозу при курении представляет другое: смолы, синильная кислота, высокая температура вдыхаемого дыма, канцерогены и прочее. Никотин не безвреден, но и не настолько ядовит, как о нем думают многие. Стоит поднатужиться, бросить курить, и, как следствие, рецепторы, которые следят за выработкой ацетилхолина, ожили. Организм начинает вырабатывать свой собственный, больше не нуждаясь в подачках извне, которые получал в виде никотина. По-настоящему страшно не табакокурение, хотя и его следует старательно избегать.

— А что тогда? — живо поинтересовался Гудрон.

Слава помедлил какое-то время, вероятно размышляя, не хватит ли на сегодня лекций и не пора ли прилечь, затем все же сказал:

— Опиаты.

— Герыч, что ли?

— И он в том числе. Любые наркотики на основе опиатов наносят непоправимый вред. По-настоящему непоправимый. Может, хватит уже на сегодня? — Он протяжно зевнул. — Иначе целая лекция о вреде пагубных привычек получается.

— Проф, давай уже, если начал, — попросил за всех Гриша Сноуден. — Интересно же! Никогда бы не подумал за табак. Ну никотин и никотин, а тут вон оно что!

— Ну если Грек будет не против, — сделал Слава еще одну попытку уклониться, очевидно рассчитывая, что наш командир заявит: «Так, пора закругляться, завтра снова весь день топать предстоит». Или что-нибудь в том же духе.

— Не против, — вопреки его ожиданиям отозвался Грек. — Если ты не устал. Сам бы я с удовольствием послушал, что там насчет опиатов.

Слава вздохнул обреченно.

— Ну тогда слушайте. И не говорите потом, что вы не слышали, — добавил он, сделав фразу похожей на ту, что произносит глашатай в «Тысяче и одной ночи». — Только коротенько, без лишних подробностей. Все дело в том, что даже у самого здорового человека постоянно что-нибудь да болит. Причем всегда. Но есть в нашем организме такая замечательная штука, как гематоэнцефалический барьер. Он находится здесь. — Слава коротко рубанул себя ребром ладони под основание черепа. — Этот барьер помимо многих других задач занимается еще и тем, что фильтрует болевые сигналы. Так ли они важны, чтобы знать о них и без того загруженному работой мозгу? Критичны ли они для организма, чтобы поставить головной мозг о них в известность? Если принимает решение, что нет, — обезболивает их самостоятельно. И для этого у нашего организма есть собственные средства. В той же слюне содержится особый белок, который по своему действию в несколько раз сильнее морфина. Так вот, строение у таких средств примерно такое же, что и у опиатов. Этим-то опиаты и страшны. Как и в случае с ацетилхолином, организм перестает их вырабатывать. Но боль-то никуда не девается! И так называемые ломки — это как раз то, что чувствовал бы нормальный человек, не будь у него такого замечательного барьера. Но в отличие от никотиновой зависимости шансов, что рецепторы восстановятся, практически нет. Утверждают даже, что их нет вообще, если дело зашло слишком далеко.

— Жуткую историю ты рассказал, Вячеслав, — некоторое время спустя сказал Сноуден.

— Сами напросились, — пожал плечами тот, с блаженной улыбкой укладываясь поудобнее.

— Света, чего не спишь?

— Игорь, а что именно имел в виду Борис, когда сказал, что ты авось да передумаешь?

— Ты о чем?

— Ну когда он еще добавил, что тогда, мол, заживем! Что это означает, не поняла.

Светлана, это я не понял: ты что, до сих пор не знаешь о моем даре эмоционала?

— Тебе и вправду интересно?

— Очень!

— Ну, в общем, я умею жадры эмоциями заполнять.

— Ты серьезно?! Ты что, самый настоящий эмоционал?!

— Был им. Правда, совсем недолго: все куда-то исчезло.

У меня в кармане постоянно находится несколько пустых жадров. И я время от времени сжимаю один из них в кулаке в надежде почувствовать болезненный укол, который не похож ни на что. Почувствовать, чтобы обнаружить свой вернувшийся дар. Хотя, возможно, и проклятие — это с какой стороны еще посмотреть.

— Света, а тебе что, никто ничего не рассказывал?

— Нет. Да и времени особенно не было.

— А почему сама у меня не спросила?

— Боялась.

— Боялась? Чего?!

— Тебя же пытаются убить. А вдруг ты и сам какой-нибудь убийца, за голову которого назначена награда? Мало, что ли, таких? Боялась в тебе разочароваться.

— Нет, Света, я не убийца — недоделанный эмоционал. Или переделанный.

Безусловно, есть и на моем личном счету несколько человек. Но у кого в этом мире их нет? Наверное, только у тех, кто за периметры поселений даже нос не высовывает. Да и то как сказать. Это только на Вокзале порядок. В других поселках перестрелки прямо на улицах не редкость. Но даже мой личный счет не делает меня убийцей. Это как на войне — там другие понятия.

— Игорь, а ты сильный эмоционал?

— Был им. Света, был. Говорят, был самым сильным из всех известных.

Мне и с этим не повезло. Для меня что пустой жадр, что заполненный самим мною или кем-то другим — разницы нет, ничего не чувствую. Так что сравнить себя с другими не получится.

— Все у тебя вернется, — горячо заверила девушка. — Обязательно вернется, вот увидишь! Главное, что ты не какой-нибудь там подонок. Сладких снов тебе, Игорь.

Сон, который мне приснился, был каким угодно, только не сладким. Во сне я проснулся, а вокруг никого. Ни Грека, ни Гудрона, также как и Славы, Яниса, Светы, Гриши. Вообще никого. И ничего. Ни оружия, ни рюкзака, ни разгрузочного жилета… даже одежды на мне. Судя потому, что угли в костре уже остыли, бросили меня давно. Хорошо хоть вообще не убили. Но что мне теперь делать?! Мало того, от входа в пещеру доносилось мяуканье. В этом мире кошечек нет, и мяукать в нем может только самый опасный хищник — гвайзел. В тот самый миг, когда показалась его скалящаяся морда, я и проснулся. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

Наверняка бы я расшиб себе голову о низко нависший свод, если бы не руки Гудрона, которые прижали меня к земле.

— Теоретик, что с тобой?! — спросил он, все еще удерживая меня за плечи.

И столько в его голосе было неподдельной тревоги, что мне поневоле стало стыдно. За то, что смог в них усомниться, пусть даже во сне.

— Сон дурацкий приснился.

— Со всеми случается, — как мог, успокоил он. — В себя пришел?

— Пришел, — ответил я, освобождая плечи от его рук.

— Слишком долго спать вредно, — заметил возящийся у очага Гриша.

И верно. Судя по положению светила, которое хорошо было видно через высокую щель входа, мы давно уже должны быть в пути. Что-то не так?

— А где остальные? — Кроме них двоих, никого не было видно.