Алексей Калинин - Ведарь

Мне бы так, а ещё лучше взять, да и проснуться в общаге. Вынырнул бы из объятий Морфея на своей продавленной кровати, улыбнулся таракану на будильнике и прошлепал тапками до туалета, чтобы смыть остатки дурного сна. Но, увы, сейчас в кромешной темноте слушал переливы громкого храпа и думал — как быть дальше.

Да ещё и этот сон. И почему мне мать с отцом в такой ситуации приснились? Родители погибли в автокатастрофе, как рассказывала тетка.

Тетя Маша всегда твердила, что отец являлся примером для подражания, а от матери никто не слышал ни одного плохого слова. В одну из поездок получилось так, что машина слетела с дороги и нырнула в овраг, перевернувшись на крышу. От удара коротнуло проводку и машина загорелась. Отец с матерью не успели выбраться, а меня нашли неподалеку, израненного и лежащего без сознания. Я этого не помнил почему-то, словно ластиком стерли из памяти целый кусок. Как в «Джентльменах удачи» — здесь помню, здесь не помню.

Причем здесь оборотни? И тот, с белым пятном — во сне и наяву. Казалось, что голова лопнет от количества накопившихся вопросов.

Так, в полной темноте, слушая храп, доносящийся сверху, и думая как дальше быть, я провел неизвестно сколько времени. Может час, а может быть и пять. Пока не услышал, как об оконное стекло звякнул камушек.

В темноте полностью теряется ощущение времени, секунды превращаются в минуты, минуты в часы. Секунды ползут так медленно и тягуче, словно время, что быстро пролетает при солнечном свете, в темноте отыгрывается за столь пренебрежительное отношение.

В детстве мы играли в космонавтов и запирали испытуемого в подвале дома на полчаса — проходили «испытание космосом». Я помню, как выключался свет, и в темноте исчезало переплетение сырых труб, серые потрескавшиеся стены, закопченный потолок. Реальность уходила в безграничное «нигде» и бескрайнее «никуда». Я осознавал, что рядом распределитель, лишь протяни руку и нащупаешь ржавый вентиль холодной воды, но казалось, что сидишь один во вселенной. И нет ничего, ни стен, ни потолка, лишь один уходящий в бесконечность бетонный пол. Многие из ребят не выдерживали испытания, с криками бились в железную дверь, требуя освобождения.

Что в этом такого? Посиди полчаса, помурлыкай под нос песенки и все — выходи на солнышко и щурься, пока не привыкнешь. Но нет, в темноте разыгрывалась фантазия, и ночные кошмары выползали наружу.

Страхи, бледнеющие и теряющиеся днем, в кромешной тьме наливались реальной осязаемостью. И страшно протягивать руку, чтобы нащупать вентиль. Страшно — вдруг наткнешься на когтистую лапу, или положишь ладонь на смыкающиеся клыки. И страшно идти по стенке — чтобы не встретиться с холодным скользким телом, которое сразу заключит в вонючие объятия. Далеким кусочком разума я понимал, что это лишь воображение, и ничего такого нет, но справиться со страхами очень трудно. Так и сегодня, но сегодня чудища реальны и они ищут именно меня.

За несколько часов, проведенных в подполье, зрение адаптировалось, и я смог различать отдельные предметы в кромешной темноте.

Длинный ряд банок, сваленная горой картошка, в соседнем углу высовываются большие кочаны капусты. Четыре бадейки с клюквой и несколько пузатых банок с жидкостью. В целом — хороший и добротный подвал.

В стекло пару раз тренькнуло, загудел Федин басок и зазвенел женский голос.

— Григорьевна, да отвяжи ты эту веревку!

— Чогой-то я её отвязывать-то буду?

— Да мы со Славой поспорили, что я смогу войти, не касаясь веревки. А о том, что её может потрогать кто-то другой — договора не было.

— Ой, мальчишки, все игры у вас какие-то. Пора уж детишек нянчить, а вы с веревочками играетесь. Вон, глянь-ка, Маринка с соседнего дома глаз на тебя положила. Так и прыгает к окну, когда на мотоциклетке проезжаешь.

— Да знаю я, Григорьевна, вот просплюсь и сразу же сватов пошлю. Сейчас же отвяжи веревку, жалко, что ли?

Вячеслав громко выводил рулады, не обращая внимания на разговор за окном. После нескольких минут препираний калитка забренчала пружиной.

Когда послышались шаги, храп Вячеслава несколько приутих. Словно он что-то почуял. Шаги уверенно приблизились к входу, раздался легкий шелест отрываемой двери. Я замер, Фёдор остановился как раз надо мной.

Послышалось бульканье жидкости, наливаемой в стакан.

— Эй, Вячеслав Михайлович, а где наш гость? — раздался голос Федора.

Я выдохнул с облегчением — не забыли.

Храп Вячеслава прервался на миг, но не прекратился окончательно. Шаги скользнули к кровати, и, судя по заскрипевшим пружинам, Федор принялся трясти товарища.

— Ну, чего еще? — раздался недовольный голос Вячеслава.

— Вячеслав Михайлович, где парень? Куда его засунул?

— Ну, где он ещё может быть? В подполе конечно. Вертушки прибегали, вот я схоронил его от греха подальше. Ты сам-то как? — босые ноги зашлёпали по полу.

— В норме, — ответил Федор.

В мое убежище упала белая полоска, и в свете открывшегося люка показалась ухмыляющаяся рожа Вячеслава:

— Ты уж извини, что задержал так долго — нужно чтобы барбосы подальше умчались. Вылазь, и это… огурчиков захвати!

Так и хотелось запустить в него трехлитровой банкой. Но я сдержался, хотя в такую луну невозможно промазать. Ноги так затекли, что казались толстыми ватными рулонами. Пару раз ущипнул кожу на бедре — боль не чувствовалась. М-да, скоро в атаку кинутся злые мурашки, будут втыкаться раскаленными иголками.

С кряхтеньем выбрался на поверхность, сощурился от яркого света, бьющего в окна. Вячеслав же ушел на кухню и вернулся с алюминиевыми плошками и буханкой хлеба.

— Ого, да у тебя даже роговицу не видно, один сплошной зрачок. Поморгай чаще и привыкнешь, — Федор усадил на поцарапанный табурет.

Я так и сделал, глаза быстро привыкли к свету. За окном весело сияло солнце, а на будильнике, что гордо красовался на телевизоре, стрелки показывали три часа. Нормально посидел в холодке — хватило времени подумать. Правда путного так ничего и не придумал, оставалось ждать объяснений от ребят.

Меня потянуло в Шую. Ни с того ни с сего.

Я почувствовал такую сильную тоску по этому городу, что не передать словами. Я убегал в ночь, а днём захотел вернуться. Я ещё раз себя ущипнул, чтобы проверить, что не сплю. Меня тянуло в Шую, просто подняться и идти, пешком ли, на велосипеде или другом транспорте — неважно. Мне хотелось вернуться.

Вячеслав убрал со стола следы вчерашних посиделок, и из кухни появилась кастрюля с ароматными щами. От такого я не мог отказаться. Федор же тем временем начал свой рассказ, не забывая опрокидывать ложку.

— Выехал, как полагается на скорости. А ты, друг мой (взгляд на меня), по простоте душевной забыл сказать про тормоза? Вернее про их полное отсутствие. Ну, так вот, пролетел я по бугоркам на хромой кобылке, словно задницей по терке, до самой Южи. Чуть танк не снес на Советской. И потом уж рванул до Талиц. Все равно не доехал бы до Коврова на таком запасе бензина, да и обратно надо как-то добираться. Вот я и доехал до Мугреево-Никольского, и в Святом озере сделал погребальное ложе для бедной «восьмерки». Иначе не мог остановиться, я же не из тех, кто сносит чужие сараи. (Вячеслав коротко хохотнул) Всё мокрое отжал, и, рискуя простудиться, заболеть и помереть молодым, кое-как натянул на себя. Ощущаешь масштаб трагедии? Потом с Талицким автобусом доехал обратно до Южи. Видел мелькнувшие спины перевертней, но я умчался далеко и запах не смогли бы прочитать.