Гарет Пауэлл - Угли войны [litres]

Я нехотя разлепил веки и уставился в незнакомый потолок.

Лазарет «Злой Собаки» позволял разместить раненых после большого сражения. Я, немного придя в себя, хоть и затуманенный еще обезболивающими, насчитал в нем не меньше шестидесяти коек. Помещение было таким длинным, что дальний конец скрывался за изгибом корпуса.

Во всех этих пространствах действовали только две освещенные койки. Остальные пустовали и дремали, погасив огни и ожидая пострадавших с «Хейст ван Амстердам». Из функционирующих коек первая была моя, а вторая – Лауры. Та, облокотившись на подушку, смотрела на меня через проход. Правую ногу ей заделали в самотвердеющий лубок из серой пены.

– С возвращением, – сказала она.

Я пошевелил сухими губами, попробовал сглотнуть.

– Ага…

– Нам повезло.

Повезло? Я осмотрел себя. Туловище от ключиц до лобковой кости в таком же лубке. По трубкам капельницы от набора мешков на штативе стекают прозрачные жидкости. Сильно пахнет дезинфекцией и свежевыстиранным бельем. Монитор показывает мое давление, пульс, частоту дыхания и температуру тела.

– Тебе, может, и повезло.

Ниже солнечного сплетения я ничего не чувствовал.

– Сколько я провалялся? – спросил я.

– Около трех часов.

Комната беспокойно покачивалась, как бывает после шести порций текилы, принятых без перерыва.

Когда стены остановились, я снова спросил:

– Чему улыбаешься?

Она, услышав в моем голосе обиду, прищурилась, собрав морщинки у глаз:

– Просто этот разговор повторяется уже в третий раз.

– О-о…

Я разрешил векам закрыться, убаюканный шипением вентиляции, собственным дыханием и журчанием жидкости в трубках. Хорошо было бы встать с кровати, но я и шевельнуться не мог.

– Где врач?

– Спит, я думаю. По корабельному времени сейчас около часа.

– Они дробь удалили?

– Да… – с запинкой произнесла Лаура, явно чего-то недоговаривая.

Я с великим трудом приоткрыл глаза:

– Да, но?..

Она пыталась просунуть ноготь под лубок, чтобы почесать зудящее бедро.

– Боюсь, что у тебя проникающее внутрибрюшное ранение, – сказала она, отводя взгляд. – Пуля раскололась внутри и повредила печень, селезенку и поджелудочную. И часть тонкого кишечника пришлось удалить.

Я снова попытался сглотнуть, но во рту было все так же сухо.

– Удалить?

– Это было необходимо.

Вид у нее был усталый, но голос звучал твердо и внушал бодрость.

– Вообще-то, я в этом участвовала. Корабельный врач у них совсем молодой и плохо понимал, что делать. Пришлось всю дорогу подсказывать. – Она опять улыбнулась. – В какой-то момент мне даже показалось, что парень грохнется в обморок, зато техника у них толковая, военная. Лазерные скальпели, самоуправляемые иглы, ускоренное заживление. Через пару недель встанешь на ноги.

– А сколько нам до Галереи?

– Чуть меньше двадцати семи часов.

Я уронил голову на подушку, ощущая, как тяжесть наркотиков топит сознание…

Когда я снова проснулся, голова была яснее. Корабельный медик в ярком оранжевом комбинезоне стоял у моей кровати.

– С возвращением, – заговорил он. – Как вы себя чувствуете?

Я раньше не замечал, как он молод. Впрочем, с пулей в кишках мне было не до возраста хирурга.

– Как с тяжелейшего в истории медицины похмелья.

Он неумело улыбнулся. Похоже, не знал, куда девать руки. Помявшись, сунул их в карманы комбинезона.

– Вам какое-то время придется провести без движения, – сообщил он.

– Честно говоря, я не могу себе это позволить.

От одной мысли меня охватила паника, как при клаустрофобии. Мне ничего так не хотелось, как встать и пройтись. Ощутить солнце на лице, всей кожей почувствовать ветер. Прикованному к койке, мне не выполнить задания, и, когда поправлюсь, меня снова загонят в те адские джунгли.

Парень как будто смутился:

– Боюсь, у вас нет выбора.

Я, чтобы скрыть волнение, прокашлялся. Мне надо было встать на ноги. Просто необходимо.

– Это ведь корабельный лазарет?

– Гм, да.

Я чувствовал, как непроизвольный тик дергает левый глаз.

– Ты ведь, сынок, не воевал?

– Верно.

Я тоже, но…

– А если бы воевал, мог бы знать, для чего служит корабельный лазарет.

Он покраснел:

– Для лечения больных и раненых.

– Нет.

Я даже головой мотнул для убедительности. Сердце в груди давало перебои. Мне надо отсюда выбраться. Очень хотелось наорать на парня, и нелегко было сохранить ровный дружеский тон.

– Под огнем не до лечения. У тебя одна забота: поставить людей на ноги и вернуть на пост. Залатай, и пусть воюют дальше.

Он все не мог понять, так что я уже заподозрил, что представления о медицине у него самые зачаточные.

– Ты мне поверь, – сказал я. – Я знаю, о чем говорю. И она, – я шевельнул пальцем в сторону Лауры, – тоже знает. Подкати ее сюда, она тебе покажет, что надо делать.

Я никогда не носил стандартных армейских экзоскелетов, но видел их в деле. С виду они больше всего напоминают средневековые пыточные устройства. От облегающей грудную клетку рамы идут тяги к конечностям – для поддержки, усиления и сохранения мобильности при повышенной гравитации. В военное время флот Конгломерата использовал их, чтобы раненые члены экипажа оставались на ногах и продолжали выполнять боевую задачу, – подразумевалось, что победа в бою важнее раненых. Если погибнет корабль, раненым все равно конец. Пусть лучше сражаются, а после победы можно заняться и лечением.

К сожалению, при отсутствии врачебной помощи сверх самой необходимой многие все равно умирали от шока и ран – прямо на своем посту, в усиленном экзоскелете.

Эти штуковины были небезопасны даже при самых благоприятных обстоятельствах. Не остережешься, могут порвать на части. Зато в таком панцире я сумел бы продержаться до выполнения поручения. Чем валяться еще две недели в гулком от пустоты лазарете, я готов был рискнуть.

Лежавшая напротив Лаура была другого мнения:

– Не собираюсь помогать самоубийце.

– Ну, я так или иначе в него влезу, – сказал я и нацелил большой палец на медика, – а с этого парнишки толку мало.

Обернувшись в сторону мальчишки в белом халате, я добавил:

– Не в обиду будь сказано.

Он старательно готовил костюм: разворачивал на петлях серые пластины грудной клетки, освобождая место для меня.

– Я не обиделся.

Его выговор показался мне знакомым.

– Ты конглом?

Он смущенно потер себе загривок:

– Был.

– На войну по возрасту не поспел?

– Я был в Академии.

– На Рейвенсклиффе? – улыбнулся я, насколько позволяли боль и лекарства. – Я служил там копом. Хотя, наверное, задолго до тебя. Так вот, как рейвенсклиффец рейвенсклиффцу, ты мне поможешь?

К счастью, в замешательстве парень не заметил, как отчаянно дрожит мой голос. Он краснел и переминался с ноги на ногу.