Николай Андреев - Дорога в Лефер

Размышления Конхобара прервал женский смех. И был он столь мелодичен и звонок, что воин принялся озираться по сторонам, чтобы понять, откуда идёт сия музыку жизни.

На высоком холме по правую руку от дороги резвились, играя в догонялки три альбийских девы. Но, признаться, не видел двух из них Конхобар, ведь взор его оказался прикован к одной, самой прекрасной и статной, облачённой в узкое на талии платье, зелёное, как первая весенняя трава. Доблестный воин спрыгнул с коня и двинулся к тому холму, словно бы притягиваемый невидимыми цепями. На негнущихся ногах, не в силах оторвать своего взора от прекраснейшей из дев, Конхобар приблизился к воплощению своей мечты. Девушки, завидев статного парня, прыснули в кулачки и прекратили играть в догонялки. Они с интересом поглядывали на воина, чей цвет — а точнее, цвета — стали известны во всех землях, где говорили на альбийском или понимали его.

— Здравствуй, отражение прекраснейшей из Идущих по заокраинным тропам! Скажи мне, как зовут тебя? — спрашивал зачарованный Конхобар.

Бывшая в те минута — для Конхобара, конечно же — единственной на свете девушка прыснула в кулачок. Её золотистые кудри разметались по лбу при этом.

— Моё имя уже известно тем, кто меня знает. Остальным же удастся его, только если… — девушка вновь рассмеялась. — Только если отгадает загадку! Но сперва догонит меня!

И девушка со всех ног побежала в противоположную от Конхобара сторону. Но тот не был бы славнейшим героем Альбы, если бы не мог догнать деву.

В пять или шесть прыжков он настиг её и, насколько было в его силах, нежно обнял девушку. Он тихо шепнул ей на ухо:

— Ну так как зовут тебя, о прекраснейшая из смертных? — вкрадчиво спросил Конхобар.

Она почувствовала его тёплое дыхание у себя на щеке.

— Имя моё — Амайн, Восточная звезда…

Девушка смотрела на заходящее солнце. В груди Конхобара кольнуло — то был знак нарушенного гейса…

Конхобар только-только принялся за рассказ о нарушении второго запрета, как свет в зале померк. Только в камине, где жарилась, кажется, самая большая свинья из тех, которую Олаф когда-либо видел (не считая предыдущего бургомистра Лефера), горело пламя. Свет от него, неверный и слабый, оставался единственной преградой на пути тьмы.

Ричард отрешённым голом прошептал, превозмогая боль:

— Ну начинается… В этом мире нельзя спокойно умерев, не влипнув в историю.

— А шаман-то прав, — вторил ему Рагмар, готовясь принять бой.

Внезапно раздался громоподобный рык… кошки. Мяукающее создание прыгнуло куда-то в сторону. Тут же послышался вздох облегчения — то Олаф вновь поверил в своё Везение.

И тут открылась дверь.

Все замерли. Ну, разве что кроме Ричарда Магуса, который и так был бездвижен и флегматичен, как и подобает мастеру его искусства, видавшего все чудеса на этом свете.

Свет луны проникал в комнату, превращая ее во вместилище ночных кошмаров и неверных теней, подхваченных полночным ветром. Послышался стон деревьев и… стук костей. В дверном проеме возвышалась фигура. Стоявшую спиной к свету, ее невозможно было разглядеть, и оттого становилось еще страшнее. Послышался шелест ткани, и фигура сделала шаг вперёд.

Рагмар обратился в дикую кошку, замерзшую в прыжке. Олаф занес над головой меч. Ричард соизволил повернуть голову в сторону незнакомца. И только Конхобар оказался невозмутим.

— Это за мной, — спокойно произнес он. — Как умирать-то не хочется.

Фигура, шагнувшая в комнату, заколыхалась. Послышался стук костей, и через мгновение незнакомец поднял руки, устремив их в сторону Конхобара. Раздался странный, пугающий, леденящий душу звук…

Олаф лишь мгновение спустя понял, что то кости стучат друг о друга в немом смехе. Только одно создание могло его издавать.

Анку, Владыка Троп, что протоптаны мёртвыми, пришёл за своей очередной жертвой.

Конхобар сделал шаг навстречу смеющемуся одним клацаньем зубов Анку, который все так же оставался пятном сумрака в лунном свете.

Герой Альбы сделал шаг. Ещё шаг. Смех — то есть клацанье — стал ещё громче, и оттого ужаснее. Шаг — великого воина и победителя величайших бойцов разделял какой-то шаг. Шаг…

Ричард ни дня не мог прожить без книги, ведь они были для него лекарством, лекарством от себя и от мира. Древние хроники и трактаты по теории магии возводили невидимый, но прочный барьер. Рухни он — и Магус действительно не смог бы прожить дня. Даже часа — и то не смог бы. Разве что минута… Хотя… Кто знает?

Библиотека Дельбрюка, богатейшая в городе, а может, и во всём Двенадцатиградье, постоянно питала своей сильнейшей на свете магией этот барьер. Но даже этому богатству положен был предел. Не замечая этого. Ричард продвигался к нему, поглощая один фолиант за другим. Сперва необходимость, постепенно это движение стало жаждой, и снедаемый ею, Магус на всех порах устремился к пределу.

На этом пути Ричарду повстречалась книга, небольшая, всего-то с кулак толщиной, в переплёте из выкрашенной в насыщенный зелёный цвет кожи. Ни единым камнем обложка не была украшена, даже ремешок, перехватывавший её, поражал своей простотой и неказистостью. Но стоило только открыть книгу!..

Первая страница была украшена дивными узорами, которые даже специалиста по теории магии повергли в благоговейный трепет. Если бы кто-то из владевших искусством — и проклятьем — сумел нарисовать хоть жалкое его подобие! Никогда бы не удалось победить столь сложное, идеально выстроенное заклинание, сотканное из напитанных мощью изменений узоров. Круги здесь обращались линиями, пересекаемые простенькими крючками, что складывались в буквы, которые… Сложность описания этого рисунка — ничто по сравнению с ним самим! Да! Ричард, наверное, полдня любовался этим узором. Даже много лет спустя он мог вызвать его в своей памяти, но лишь однажды попытался (тщетно) его повторить.

Но рисунок являлся лишь началом для потрясающе прекрасного путешествия в иной мир, погибший во дни Великой Смуты. Лишь осколки его сохранились в памяти жителей города Альбы. Даже название — лишь отзвук имени дивного и древнего мира, призрак которого поныне жил в преданиях и деяниях…

Ричард потерял счет смене дня и ночи. Кажется, что-то происходило вокруг, но так ли это важно? Главное — книга, а точнее, то, что в ней хранилось.

Листы пергамента, немного шершавые на ощупь, открывали врата в новую историю, давали шанс увидеть, и не через замочную скважину, а во все глаза, великое дело древних героев. Верховные короли и жалкие нищие, племена, видевшие рождение мира и ставшие предвестниками его гибели. Уверенные в себе, воинственные женщины — и лукавые, хитрые воины. Боги, жившие до Великой Смуты среди людей, но ушедшие за окоём, Ходящие между мирами. И даже коровы, решение судьбы которых, бывало, оказывалось важнее целого королевства.